Неточные совпадения
Вера и надежда говорят нам о чуде, т. е. о новом откровении, о творческом акте
Бога в человеке.
Решающим моментом остается встреча с
Богом в человеческом духе, соприкосновение трансцендентного с имманентным, акт
веры.
Вера, на которой утверждается религия, не может ограничиваться субъективным настроением, «
Богом в душе», она утверждает, что
Бог есть, как трансцендентное, есть вне меня и лишь потому есть во мне [Понятие «есть»
в применении к
Богу употребляется здесь только
в предварительном и условном значении,
в противопоставлении субъективизму.
В вере не человек создает
Бога, как говорит неверие (Фейербах), но
Бог открывается человеку, а потому и человек находит
в себе
Бога или себя
в Боге.
В вере Бог нисходит к человеку, установляется лестница между небом и землей [Имеется
в виду «лестница Иакова», которую Иаков увидел во сне: «…лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божий восходят и нисходят по ней.
XC, 1225): «
Вера есть недоказуемое знание (onapo δεικτος γνώσις); если же знание недоказуемо,
вера превышает, стало быть, природу; помощью ее неведомым образом, но явно мы вступаем
в единение с
Богом, превосходящее разумение (νόησιν).
И этот незримо совершающийся
в душе жертвенный акт, непрерывная жертва
веры, которая говорит неподвижной каменной горе: ввергнись
в море, и говорит не для эксперимента, а лишь потому, что не существует для нее эта каменность и неподвижность мира, — такая
вера есть первичный, ничем не заменимый акт, и лишь он придает религии ореол трагической, жертвенной, вольной отдачи себя
Богу.
Августин (Исповедь), Томас Карлейль (S. Resartus), Паскаль (Мысли), Л. Толстой (Исповедь), Достоевский (Pro и contra
в «Братьях Карамазовых») и др., если каждый из нас заглянет
в свою собственную душу, рвущуюся к
Богу среди мрака сомнений, душевной немощи и отяжеления, мы поймем, какой актуальности требует
вера, притом не только
в первые моменты своего зарождения, но и
в каждый миг своего существования.
Здесь стирается характерное различие между
верою и знанием: соблазн оккультизма заключается именно
в полном преодолении
веры знанием (eritis sicut dei seientes bonum et malum [Будете, как
боги, знать добро и зло (лат.).
Герои
веры, религиозные подвижники и святые, обладали различными познавательными способностями, иногда же и со всем не были одарены
в этом отношении, и, однако, это не мешало их чистому сердцу зреть
Бога, ибо путь
веры, религиозного ведения, лежит поверх пути знания [Вот какими чертами описывается религиозное ведение у одного из светильников
веры.
Пускай вдумаются
в смысл тех рассказов Библии, когда
Бог, для целей религиозного строительства или для испытания
веры, разрешал или даже повелевал деяния, нравственности заведомо противоречившие: жертвоприношение единственного сына, кровавое истребление целых народов, обман, воровство.
Религиозный имманентизм, к которому и сводится сущность психологизма
в религии, враждебно направляется против
веры в трансцендентного
Бога и тем самым уничтожает своеобразную природу религии, подвергая при этом ложному и насильственному истолкованию основные религиозные понятия.
Но единственный
в своем роде пример такого соединения ноуменального и исторического, мифа и истории, несомненно представляют евангельские события, центром которых является воплотившийся
Бог — Слово, Он же есть вместе с тем родившийся при Тиверии и пострадавший при Понтии Пилате человек Иисус: история становится здесь непосредственной и величайшей мистерией, зримой очами
веры, история и миф совпадают, сливаются через акт боговоплощения.
[Имеется
в виду многовековой спор ариан, противопоставлявших принцип «подобносущности» Бога-Отца и Бога-Сына принципу «единосущности», который был провозглашен
в Никейском символе
веры.
Мышление
в его самодостоверности есть предмет
веры для философии, мышление для нее достовернее
Бога и достовернее мира, ибо и
Бог, и бытие взвешиваются, удостоверяются и поверяются мышлением.
Это уже фактически неверно, ибо она имеет только это же самое, а не иное содержание, лишь дает его
в форме мышления; она становится, таким образом, выше формы
веры; содержание остается тем же самым» (394). «Философия является теологией, поскольку она изображает примирение
Бога с самим собой (sic!) и с природой» (395).
Безусловное НЕ отрицательного богословия не дает никакого логического перехода к какому бы то ни было ДА положительного учения о
Боге и мире: архангел с огненным мечом антиномии преграждает путь человеческому ведению, повелевая преклониться пред непостижимостью
в подвиге
веры.
Не все понятно, но
Бог во всем, и
в этом великая радость
веры и покорности.
И по христианской
вере внутритроичная жизнь Божества,
Бог в себе, представляет абсолютную, недоведомую тайну для всякой твари.
Мотив пантеона, который все явственнее звучит
в упадающем язычестве, стремление собрать
в нем всех чтимых
богов и ни одного не пропустить (почему про запас или на всякий случай и ставился жертвенник «θεώ οίγνώστφ» — еще и неизвестному
богу), явно свидетельствует об утрате
веры в отдельных
богов, о невозможности успокоиться на политеизме, который превращается
в дурную множественность или дурную бесконечность.
Между прочим, нельзя не поражаться близостью основного и наиболее интимного мотива федоровской религии; религиозной любви к умершим отцам, к существу египетской религии, которая вся вырастает из почитания мертвых: весь ее культ и ритуал есть разросшийся похоронный обряд [Египетская религия основана на
вере в загробное существование и воскресение для новой жизни за гробом, причем культ
богов и умерших Озириса и Озирисов (ибо всякий умерший рассматривался как ипостась Озириса) сливается
в один ритуал.
Этот эволюционный монизм, хотя и начинает с учения о боговоплощении Иисуса, фактически упраздняет живую
веру в распятого
Бога.
Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы
в бога не веруете; вы
в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере,
в вере тверд и каждое воскресенье бываю
в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
— Да уж
в работниках не будете иметь недостатку. У нас целые деревни пойдут
в работы: бесхлебье такое, что и не запомним. Уж вот беда-то, что не хотите нас совсем взять, а отслужили бы
верою вам, ей-богу, отслужили. У вас всякому уму научишься, Константин Федорович. Так прикажите принять
в последний раз.
— Это — другое дело, Афанасий Васильевич. Я это делаю для спасения души, потому что
в убеждении, что этим хоть сколько-нибудь заглажу праздную жизнь, что как я ни дурен, но молитвы все-таки что-нибудь значат у
Бога. Скажу вам, что я молюсь, — даже и без
веры, но все-таки молюсь. Слышится только, что есть господин, от которого все зависит, как лошадь и скотина, которою пашем, знает чутьем того, <кто> запрягает.
О великий христианин Гриша! Твоя
вера была так сильна, что ты чувствовал близость
бога, твоя любовь так велика, что слова сами собою лились из уст твоих — ты их не поверял рассудком… И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов,
в слезах повалился на землю!..
— Теперь благослови, мать, детей своих! — сказал Бульба. — Моли
Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, [Рыцарскую. (Прим. Н.
В. Гоголя.)] чтобы стояли всегда за
веру Христову, а не то — пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было на свете! Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает.