Неточные совпадения
Православие не
в том, чтобы отрицать
мир в его подлинности, но
в том, чтобы делать центром человечности обращенное к Богу, молитвенно пламенеющее сердце, а не автономное мышление и не самоутверждающуюся волю: вне этого центра и
мир перестает
быть космосом, творением и откровением Божиим, но становится орудием для искусителя, обольщающим кумиром.
Мнимая мораль без религии, может
быть, помогает вести добропорядочный образ жизни, поступать правильно, уклоняться от зла, но только из страха перед наказанием
в чувственном
мире, а совсем не из любви к добру, и существует из самой себя (нем.).
Поэтому религиозное мироощущение неизменно сопровождается известным разочарованием
в этом
мире, пессимизмом
в отношении к данному его состоянию, тем, что иногда зовется «мировой скорбью», но
в то же время пессимизм этот
есть только тень, которую бросает свет радостной веры, сулящей победу над
миром, подающей надежду на освобождение и спасение.
Мир утрачивает свою безусловность и свою единственность: над
миром и
в мире есть Бог, такова радостная весть всякой религии.
Итак,
в религиозном переживании дано — и
в этом
есть самое его существо — непосредственное касание
мирам иным, ощущение высшей, божественной реальности, дано чувство Бога, притом не вообще, in abstracto, но именно для данного человека; человек
в себе и чрез себя обретает новый
мир, пред которым трепещет от страха, радости, любви, стыда, покаяния.
В этом смысле понятие безбожной религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие
в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо религии именно и состоит
в опытном опознании того, что Бог
есть, т. е. что над
миром имманентным, данным, эмпирическим существует
мир иной, трансцендентный, божественный, который становится
в религии доступным и ощутимым: «религия
в пределах только разума» [Название трактата И.
Ибо и это ничто не
есть круглый нуль, но является величиной
в высшей степени положительною: именно здесь разумеется то, что существует под покрывалом Майи [
В древнеиндийской философии Майа означает иллюзорность бытия; под «покрывалом Майи» скрывается истинная сущность вселенной.], которое только застилает наш взор
миром явлений; это положительное ничто и составляет подлинную, хотя и трансцендентную для нас действительность, по отношению к которой и установляется типически религиозное отношение.
И
в буддизме ничто
есть 1) абсолютное основание
мира, именно положительная причина полагающей
мир иллюзии, 2) абсолютное существо (хотя и ничто), которое лежит
в основе феноменального
мира, 3) абсолютная цель
мира, к которой стремится мировой процесс и
в котором он находит абсолютное искупление и 4) носитель и источник религиозно-нравственного миропорядка, который представляет единственно истинное и постоянное
в иллюзии и лишь который делает иллюзорный мировой процесс действительным процессом спасения.
Получая новые впечатления от жизни,
будет ли то Ледовитый океан или остров Цейлон, эскимосы или зулусы, бразильские бабочки или вороны, Большая Медведица или Солнце, — во всем этом человек ощущает себя
в имманентном
мире, едином во всем многообразии.
Есть ли этот «
мир» единственный, а его имманентность абсолютно замкнутая, или же существуют иные «
миры», трансцендентностью своей облекающие нашу имманентность и — о, ужас! —
в нее врывающиеся?
Весь оккультизм
есть расширение имманентного
в сторону доселе трансцендентного, причем человек, преобразуя самого себя, и сам становится существом иного
мира, именно того, который он познает.
«Высшие
миры», которых достигать учит «духовное знание», строго говоря,
есть наш же собственный
мир, воспринимаемый лишь более широко и глубоко; и как бы далеко ни пошли мы
в таком познании, как бы высоко ни поднялись по лестнице «посвящений», все же оно остается
в пределах нашего
мира, ему имманентно [Эта мысль находит ясное выражение
в книге Эмиля Метнера.
На пути оккультного познания, как и всякого познания вообще, при постоянном и бесконечном углублении
в область божественного,
в мире нельзя, однако, встретить Бога,
в этом познании
есть бесконечность —
в религиозном смысле дурная, т. е. уводящая от Бога, ибо к Нему не приближающая.
Трансцендентное
в самом общем смысле, т. е. превышающее всякую меру человеческого опыта, сознания и бытия, вообще «этого
мира», дано
в первичном религиозном переживании, поскольку
в нем содержится чувство Бога, — это
есть основная музыка религии.
Можно, конечно, для обозначения этого чувства сочинить новый термин, но, нам кажется,
в этом нет никакой нужды, ибо
в своем предварительном и формальном определении трансцендентное религии пока еще не отличается от трансцендентного философии: это больше логический жест, чем понятие (каковым, впрочем, и неизбежно
будет всякое логическое понятие трансцендентного, т. е. того, что находится выше понятий).], не принадлежит имманентному, — «
миру» и «я», хотя его касается.
С. 16–18.] включает
в себя все, весь
мир, Он
есть и He-мир, причем, однако, это He-я отнюдь не полагается нашим собственным я, как у Фихте, и не
есть в этом смысле некое под-я, но
есть абсолютное и подлинное He-я, т. е. сверх-я, выше-я.
Бог, как Трансцендентное, бесконечно, абсолютно далек и чужд
миру, к Нему нет и не может
быть никаких закономерных, методических путей, но именно поэтому Он
в снисхождении Своем становится бесконечно близок нам,
есть самое близкое, самое интимное, самое внутреннее, самое имманентное
в нас, находится ближе к нам, чем мы сами [Эту мысль с особенной яркостью
в мистической литературе из восточных церковных писателей выражает Николай Кавасила (XIV век), из западных Фома Кемпийский (О подражании Христу).
Логика религиозного сознания требует, чтобы Бог
был найден как безусловный не-мир, а
мир как безусловный не-Бог, чтобы затем узреть
мир в Боге и Бога
в мире.
Имя Божие —
есть как бы пресечение двух
миров, трансцендентное
в имманентном, а потому «имяславие» [Течение
в православии, которое возникло
в среде афонских монахов
в 1912–1913 гг.
Она и сама
в этом смысле
есть, до известной степени, выражение греховного отпадения
мира от Бога, ущербленного богосознания.
Лишь
в царстве будущего века, когда «Бог
будет всяческая во всех» [«Да
будет Бог все во всем» (1 Кор. 15:28).], станет более имманентен
миру, нежели
в этом веке, а потому и самая возможность религии,
в значении ее как ущербленного богосознания, упразднится, лишь тогда человеческой свободе уже не дано
будет знать или не знать Бога, верить или не верить
в Него.
Человек, когда познает
мир,
в сущности, познает самого себя, ибо он сам
есть весь этот
мир, как микрокосм.
И этот незримо совершающийся
в душе жертвенный акт, непрерывная жертва веры, которая говорит неподвижной каменной горе: ввергнись
в море, и говорит не для эксперимента, а лишь потому, что не существует для нее эта каменность и неподвижность
мира, — такая вера
есть первичный, ничем не заменимый акт, и лишь он придает религии ореол трагической, жертвенной, вольной отдачи себя Богу.
Значение веры
в этом смысле выдвинуто
было в полемике с Кантом уже Якоби, который считал областью веры не только бытие божественного
мира, но и эмпирического, и таким образом профанировал или, так сказать, секуляризировал понятие веры [«Durch den Glauben wissen wir, dass wir einen Körper haben (!) und dass ausser uns andere Körper und andere denkende Wesen vorhanden sind.
Справедливо, что всякая реальность,
будет ли то чужое «я» или внешний
мир, установляется не рассудочно, но интуитивно, причем интуиция действительности имеет корни
в чувстве действенности, т. е. не гносеологические, но праксеологические [Ср. мою «Философию хозяйства», главу о «природе науки».].
Вот почему, вообще говоря, так трудно определить момент уверования или утраты веры, ибо и действительности уверование всегда и непрерывно вновь совершается,
есть единый растянутый во времени акт, и всегда неверие, как темная трясина, подстерегает каждое неверное движение, каждое колебание на пути веры [Отсюда следует, между прочим,
в какой иллюзии находятся некоторые протестантские секты (баптисты, методисты), внушающие последователям своим умеренность
в их совершившейся уже спасенности; и насколько мудрее и здесь оказывается православие, которое остерегает от этой уверенности как гибельной иллюзии («прелести»), указывая на необходимость постоянной борьбы с
миром, «списания», но не «спасенности».].
Отсюда известное воззрение Гегеля, выраженное им уже
в «Феноменологии духа», что философия выше религии, ибо для нее
в совершенной и адекватной форме логического мышления ведомы тайны Бога и
мира, точнее, она и
есть самосознание Бога.
Религия, связь человека с божеством, имеет для него значение не связи двух
миров, но выражает лишь определенную стадию развития духа [Сродным интеллектуализмом
был заражен уже Фихте, и притом не только
в ранний период («спора об атеизме»), но и
в поздний, эпохи «Anweisung zum seligen Leben» 1806 года.
Вступление
в новые плоскости
мира, конечно, разбивает прежнюю ограниченность, оно разрушительно для грубого материализма (хотя на его место,
быть может, ставит материализм же, лишь более утонченный), но оккультизм может оставаться атеистичен, поскольку, расширяя
мир, он еще более замыкает его
в себе.
Мы не притязаем иметь Бога
в чувстве иначе, чем через впечатления, возбужденные
в нас
миром, и только
в этой форме я мог говорить о Нем… тот, кто это отрицает, с точки зрения своего чувства и переживания
будет безбожником» (102, ср. далее 103).
«Порождай лишь
в себе сообразное долгу настроение, и ты познаешь Бога и, тогда как для ближних своих ты
будешь представляться еще
в чувственном
мире, для себя самого ты окажешься
в вечной жизни» [J. G. Fichte. Die philosophischen Schriften zum Atheismusstreit.
Бог не
есть трансцендентное, как многие себе представляют, он
есть имманентное, т. е. трансцендентное, ставшее содержанием разума (нем.).]
в некоторой догматической определенности, то, очевидно, должен
быть мост, оба
мира соединяющий; должны
быть письмена, которыми начертываются божественные откровения, и язык, на котором они могут
быть высказаны.
Итак, следует прежде всего признать, что и мифу присуща вся та объективность или кафоличность, какая свойственна вообще «откровению»:
в нем, собственно, и выражается содержание откровения, или, другими словами, откровение трансцендентного, высшего
мира совершается непосредственно
в мифе, он
есть те письмена, которыми этот
мир начертывается
в имманентном сознании, его проекция
в образах.
Он
есть событие, которое совершается на грани двух
миров,
в нем соприкоснувшихся (Вяч.
Вообще виды «откровения», как и предметы его, могут
быть различны: и природные, и божественные, и демонические (так наз. у отцов церковных «прелесть»); оно может исходить из разных
миров и иерархий, и само по себе «откровение» с выражающим его мифом, понимаемое
в смысле формально-гносеологическом, может иметь различное содержание: и доброе и злое, и истинное и обманное (ибо ведь и сатана принимает вид ангела света), поэтому сам по себе «откровенный» или мистический характер данного учения говорит только об интуитивном способе его получения, но ничего еще не говорит об его качестве.
Таинственный элемент
в таинстве и заключается
в этом жизненном общении с тем
миром, который остается для нас закрытым, причем здешний
мир ощущается тогда как вместилище того, другого
мира; короче, таинство
есть переживание трансцендентного
в имманентном, сообщение «благодати» творению
в определенных таинственных актах.
Христианину надлежит верить, что
в языческом
мире хотя и живо ощущалась потребность
в таинстве, ибо она не устранима из религии по самому ее существу, и хотя она утолялась по-своему [Об этом см. ниже
в отделе III.], но не
было таинств истинных, «питающих
в жизнь вечную», которые могли явиться лишь
в христианстве, после воплощения Бога-Слова, давшего Свою Плоть и Кровь
в живот вечный.
Мышление
в его самодостоверности
есть предмет веры для философии, мышление для нее достовернее Бога и достовернее
мира, ибо и Бог, и бытие взвешиваются, удостоверяются и поверяются мышлением.
Мышление
есть Абсолютное
в философии, тот свет,
в котором логически возникает и
мир, и Бог.
Человеческий разум, сознание своей сущности
есть разум вообще, божественное
в человеке, а дух, насколько он
есть дух Бога, не
есть дух над звездами, за пределами
мира, но Бог присутствует вездесущно и как дух во всех духах.
Выражение, что Бог правит
миром как разум,
было бы неразумно, если бы мы не принимали, что оно относится и к религии и что божественный дух действует
в определении и образовании последней…
Конечно, для философии религия должна казаться ниже ее, как не-философия, но эта, так сказать, профессиональная оценка ничего не изменяет
в иерархическом положении религии, которая имеет дело со всем человеком, а не с одной только его стороной, и
есть жизненное отношение к божественному
миру, а не одно только мышление о нем.
Бог же, который стал бы совершенно имманентен, и только имманентен, не
был бы Богом, это
был бы человек или
мир, взятый
в своей последней глубинности.
Мир идей у Платона образует самостоятельную софийную фотосферу, одновременно и закрывающую и открывающую то, что за и над этой сферой — само Божество; идеи у Платона остаются
в неустроенной и неорганизованной множественности, так что и относительно верховной идеи блага, идеи идей, не устранена двусмысленность,
есть ли она Идея
в собственном и единственном смысле или же одна из многих идей, хотя бы и наивысшая (особое место
в этом вопросе занимает, конечно, только «Тимей» с его учением о Демиурге [«Демиург» по-греч. означает «мастер», «ремесленник», «строитель»; у Платона — «Творец», «Бог».
Эта божественная Первооснова
мира и бытия
есть и общая субстанция
мира, ибо все обосновывается
в Едином, имеет
в нем и причину, и цель, существует только его животворящей силой.
Единое у Плотина неизбежно получает двойственную характеристику:
будучи первоосновой, имманентной всякому бытию, оно
в то же время остается выше всякого бытия, как трансцендентное
миру и простое Единое.
Различие между ουσία и ενέργεια совпадает с границами между отрицательным и положительным богословием: ουσία соответствует трансцендентному существу Божию, ενέργεια
есть Его проявление
в мире.
В поучениях Симона бен Иохай (
в Idra Kaba) читаем [Цит. у Ad. Franck. La Kabbale, 1843. Paris, стр.173 и cл.]: «Прежде чем сотворить какую-нибудь форму
в этом
мире, прежде чем произвести какое-либо изображение, Он (Бог)
был один, без формы, не уподобляясь ничему. И кто мог бы понять Его, каким Он
был тогда, пока Он не имел формы?.. Эн-соф не имеет
в этом состоянии ни формы, ни образа; не существует никакого средства его понять, никакого способа его познать»…
Горе тому, кто осмелится приписать Божеству какое-либо качество; ибо качественность
есть свойство конечности и потому должна вести к уконечению Бесконечного [Исходя из такого понимания, и «сефиры» (числом 10), или божественные лучи, которые являются личными носителями качеств бескачественного
в себе эн-софа и посредниками всех отношений Божества к
миру, по мнению проф.
Он
есть ничто и все, и
есть единственная воля,
в которой лежит
мир и все творение,
в Нем все равновечно без начала
в одинаковом равновесии, мере и числе...