Неточные совпадения
Это не было эстетическое волнение, нет,
то была встреча,
новое знание, чудо…
Но чем больше изменяли мне все
новые боги,
тем явственнее подымались в душе как будто забытые чувства: словно небесные звуки только и ждали, когда даст трещину духовная темница, мною самим себе созданная, чтобы ворваться к задыхающемуся узнику с вестью об освобождении.
И в этом свете по-иному является этот мир, получается совершенно другой вкус,
новое ощущение бытия — чувствование мира как удаленного от Бога, но вместе с
тем от Него зависящего.
В
новом, никогда доселе неведомом ясновидении сердца — вместе с крестной мукой сходила в него небесная радость, и с
тьмою богооставленности в душе воцарялся Бог.
Получая
новые впечатления от жизни, будет ли
то Ледовитый океан или остров Цейлон, эскимосы или зулусы, бразильские бабочки или вороны, Большая Медведица или Солнце, — во всем этом человек ощущает себя в имманентном мире, едином во всем многообразии.
Можно, конечно, для обозначения этого чувства сочинить
новый термин, но, нам кажется, в этом нет никакой нужды, ибо в своем предварительном и формальном определении трансцендентное религии пока еще не отличается от трансцендентного философии: это больше логический жест, чем понятие (каковым, впрочем, и неизбежно будет всякое логическое понятие трансцендентного, т. е.
того, что находится выше понятий).], не принадлежит имманентному, — «миру» и «я», хотя его касается.
Итак, которые удостоились увидеть зараз всеми вместе чувствами, как одним из многих чувств, сие всеблагое, которое и единое есть и многое, поелику есть всеблагое,
те, говорю, поелику познали и каждодневно познают разными чувствами единого чувства разные вместе блага, как единое, не сознают во всем сказанном никакого различия, но созерцание называют ведением, и ведение созерцанием, слух зрением, и зрение слухом» (Слова преп. Симеона
Нового Богослова. I, 475).], хотя бы и оккультного, «мудрости века сего» [«Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (1 Кор. 3:19).].
«Познание немирового (Nichtweltlichen)» в современном переводе передано как «познание немирского» в
том смысле, в каком в
Новом Завете «мудрость века сего» противопоставляется «премудрости Божией» (1 Кор. 2:6–7).].
То обстоятельство, что научное исследование нередко связывается с настроениями, враждебными религии, не должно закрывать
того факта, что в науке религия получает
новую область жизненного влияния.
Но раз вообще существует наука,
то возможно и научное благочестие [Научное благочестие, отличающее
новую эпоху, представляет собой полную аналогию художественному благочестию, благочестию в искусстве и через искусство.
Притом и самое сотворение наше есть верх благости» [Иб., 21.]. «Поелику всякая разумная природа хотя стремится к Богу и к первой причине, однако же не может постигнуть ее, по изъясненному мною;
то, истаивая желанием, находясь как бы в предсмертных муках и не терпя сих мучений, пускается она в
новое плавание, чтобы или обратить взор на видимое и из этого сделать что-нибудь богом, или из красоты и благоустройства видимого познать Бога, употребить зрение руководителем к незримому, но в великолепии видимого не потерять из виду Бога.
Ср. введение Классена к I
тому его издания избранных сочинений Беме.], начинает изложение своих мистических прозрений в своем трактате «О божественной и истинной метафизике» [Цитируется по готовящемуся к печати
новому изданию «Пути», которое представляет собой перепечатку (с несущественными изменениями) масонского, Новиковского издания начала XIX века.] главой (I) «о неоткровенной Вечности», в которой кратко, но достаточно ясно формулирует основные начала отрицательного богословия, являющиеся для него prius всего богословствования.
Мы не ставим себе задачу проследить здесь судьбы отрицательного богословия в
новой философии, ибо для этого, в сущности, пришлось бы написать полную ее историю; кроме
того, ясно, что метафизический, а
тем более научный рационализм, в ней господствовавший, менее всего ему благоприятствовал.
Акт творения, изводящий мир в бытие, полагающий его внебожественным, в
то же время отнюдь не выводит его из божественного лона. Абсолютное полагает в себе относительное бытие или тварь, ничего не теряя в своей абсолютности, но, однако, оставляя относительное в его относительности. Философское описание интуиции тварности приводит к
новой, дальнейшей антиномии: внебожественное в Божестве, относительное в Абсолютном.
Вообще вопрос собственно о творении духов — ангелов и человека — остается наименее разъясненным в системе Беме, и это делает ее двусмысленной и даже многосмысленной, ибо, с одной стороны, разъясняя Fiat в смысле божественного детерминизма, он отвергает индетерминистический акт
нового творения, но в
то же время порой он говорит об этом совершенно иначе [«Воля к этому изображению (ангелов) изошла из Отца, из свойства Отца возникла в слове или сердце Божием от века, как вожделеющая воля к твари и к откровению Божества.
Бог мог оказаться вынужден приступить к
новому творению, т. е. к созданию теперешнего мира на развалинах испорченного царства Люцифера, с
тем чтобы впоследствии уничтожить и этот мир.
В этом учении Платон поразительно приближается к повествованию Ветхого и
Нового Завета о
том, что «в начале (т. е. в мире умопостигаемом, софийном) сотворил Бог небо и землю», и в начале же «было Слово, и Слово было к Богу, Бог был Слово» [Быт.
Здесь величайшая духовная трудность нашего времени: с одной стороны, явно пришла пора для восприятия природы более духовного, нежели оно свойственно было
новому времени с его «естествознанием», потребность «оккультного» постижения в широком смысле слова становится все глубже и шире, но вместе с
тем и религиозная опасность этого пути, приводящего к измене Христу и к лжехристианству, к погружению в язычество и природную магию, чрезвычайно велика.
Здесь возникает и общий вопрос: насколько и в каком смысле является софийным
то трансцендентальное или логическое сознание, исследованием которого больше всего занималась и занимается
новая философия?
Человечество есть поистине единый Адам, и ветхий, и
новый, и первозданный, и возрожденный во Христе, и слова Господа Иисуса о
том, что Он сам присутствует и в алчущих, и в жаждущих, и в заключенных, и во всем страждущем человечестве [См. Притчу об овцах и козлах (Мф. 25:31–46).], надо принимать в их полном значении.
Является свидетельством эллинской мудрости и благочестия
тот факт, что в греческом умозрении вопросу о первоматерии мира было посвящено столь исключительное внимание, причем в учениях Платона, Аристотеля и Плотина он получил завершенное, исчерпывающее рассмотрение, к которому
новая философия ничего не умела прибавить.
Те самые эллины, которые проявляли благочестие к «неведомому Богу» — οίγνώστφ θεώ, сродному плотиновскому трансцендентному «Εν, «услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время» (Деян. ап. 17:32), и лишь Дионисий, имени коего приписываются величественные «Ареопагитики», сделался слушателем Павла и
тем стал родоначальником
нового, христианского эллинизма.
Хатха йога, изд. «
Новый человек» и др. издания
той же серии…]: при здоровье мы не чувствуем свои глаза, когда они видят, или уши, когда они слышат, или мускулы, когда они движутся, послушные воле, и, напротив, все наши органы дают себя знать в отдельности в случае расстройства.
Земля в этом смысле есть становящаяся духовная телесность, она лишь стремится стать
той «
новою землею», которая выявится по окончании мирового процесса, когда черная и темная масса преложится в «море стеклянное, подобное кристаллу» (Откр. 4:6).
И вслед за этим Первенцем из мертвых земля вновь породит возвращаемых в нее мертвецов уже в
новых не материальных, не плотяных телах, и сама земля будет «земля
новая»,
та, каковою предназначено ей быть Творцом.
И справедливо напрашивается вопрос: если непорочность Богоматери обусловлена актом благодати, изъявшим из власти естества самое ее зачатие и означающим как бы
новое творение,
то ведь всемогущество Божие могло совершить это в любой момент истории человеческого рода и над любою из дщерей Евиных.
Есть ли это самоповторение Божества, создание
тьмы тем новых ипостасей, человеков и ангелов, — творческий акт Божества, или рождение, или эманация?
Изменился весь путь человеческой жизни, хотя и не изменилась, конечно, мысль Творца, а следовательно, и конечная цель мироздания: во
тьме грехопадения засияло спасительное древо Креста —
новое древо жизни.
Это наступает вместе с
той религиозной зрячестью, какая приходит в мир с воплощением Слова. «Великий Пан» умер, но одновременно народился
новый, преображенный Пан.
Если понимать язычество как некоторый положительный религиозный процесс,
то неизбежно возникает вопрос: в каком же отношении находится это его «откровение» к Ветхому, а затем и
Новому Завету?
Если нет причин считать язычество религией Сына,
то в такой же мере и иудейство не является религией Отца, и для этого, также довольно распространенного, мнения не существует оснований ни в Ветхом, ни в
Новом Завете.
Мир закончен был в шесть дней творения в
том смысле, что в него вложены были все силы и семена жизни, и он мог развиваться далее уже из себя, без
нового творческого вмешательства.
Насколько нельзя допустить в вечности или абсолютном какого бы
то ни было процесса, протекающего во времени,
нового становления и возникновения, настолько же невозможно говорить и о теогоническом процессе, ибо в Боге все предвечно сверх — есть, и в отношении к твари и для твари возможна лишь теофания.
Падший человек должен умереть, ибо он не может не умереть, но он должен и воскреснуть во Христе, —
тот же и не
тот же, иной самого себя, однако сознающий свое тожество с прежним, ветхий и
новый.
Тем не менее
новая жизнь и
новая антропология утверждается только в Церкви и чрез Церковь, в которой обитает Христос, а с Ним и вся полнота Божества.
Дело Христово на земле выразилось именно в
том, что Им была основана Церковь, заложено начало
новой, благодатной жизни, духовно восстановляющей рай на земле.
В нее вошла
новая сила, а ее средоточием явилась «благодатная Мария»,
Та, о коей «радуется всякая тварь».
Если
новая антропология проявляется только в Церкви и чрез Церковь,
то является ошибочным (даже в смысле, так сказать, мистической методологии) искать ее вне и помимо Церкви, превращая боговошющение в какой-то натуралистический принцип, понимая его почти как физическую энергию.
Отдельные же его акты разделяются, очевидно, известным промежутком времени, нужного для
того, чтобы воскресшие могли перевоспитаться и приспособиться к
новым историческим условиям, в которых застанет их воскресение.
Но в силу этой завершенности сделалась
тем яснее вся ложность экономической эсхатологии, лишь по-новому воспроизводящей старый иудейский мессианизм, прельщение царством от мира сего.
Однако и такому к нему отношению решительно противится душа, и оно было бы актом не только неуважения к нашему мудрецу, но и неразумения
того вещего и
нового, о чем он миру поведал.
Когда такому келейно-общественному искусству противопоставляется идеал искусства «соборного»,
то при этом имеется в виду отнюдь не
новая форма эстетического коллективизма, или дальнейшая ступень социализации искусства, но совсем иное понимание его природы и задач.
Для
того чтобы могло явиться
новое откровение о власти, нужно, чтобы пред религиозным сознанием во всей остроте стала ее загадка.
Но если этим и было обеспечено здоровье и прочность мировой основы, и сделалось уже невозможным
новое грехопадение со всеми его космическими последствиями,
то модальное состояние каждого отдельного человека по-прежнему остается вверено человеческой свободе.