Неточные совпадения
Осознать себя со своей исторической плотью в Православии и чрез Православие, постигнуть его вековечную истину чрез призму современности, а эту последнюю увидать в его свете — такова жгучая, неустранимая потребность, которая ощутилась явно с 19 века, и чем дальше,
тем становится острее [Ср. с мыслью В. И. Иванова, которую он впервые высказал 10 февраля 1911 г. на торжественном заседании московского Религиозно-философского общества, посвященном памяти В. С.
«Когда ветви смоковницы
становятся мягки и пускают листья,
то знаете, что близко лето» (Мф. 24:32).
Эта тяга,
став ощутительной с
тех пор, как Петр прорубил свое окно в Германию [Замечание С. Н. Булгакова о
том, что «Петр прорубил свое окно в Германию», а не в Европу, является не случайной оговоркой.
Кауфман и др.), но и неокантианство; сторонники «имманентизма» в духе учения И. Канта считали, что предметный мир не объективно дан, а конструируется сознанием (т. е. «имманентен», внутренне присущ сознанию), отрицая вместе с
тем существование «вещи в себе».] и «монизма» — от протестантства до социалистического человекобожия [Критике «социалистического человекобожия» посвящен ряд
статей С. Н. Булгакова в книге «Два града» (в 2 т. М., 1911): «Религия человекобожия у Л. Фейербаха», «К.
Православие не в
том, чтобы отрицать мир в его подлинности, но в
том, чтобы делать центром человечности обращенное к Богу, молитвенно пламенеющее сердце, а не автономное мышление и не самоутверждающуюся волю: вне этого центра и мир перестает быть космосом, творением и откровением Божиим, но
становится орудием для искусителя, обольщающим кумиром.
Т. 5. С. 296).], и в
то же время оно притязает на объективность и общезначимость своих оценок, что и приводит Канта к постановке вопроса: «как возможны синтетические суждения a priori в области эстетики?» Художественный вкус поэтому
становится у Канта «Vermögen» [Способность, возможность, сила (нем.).] и рассматривается как аналогичная разуму способность a priori оценивать сообщаемость (Muttheilbarkeit) чувств, которые связаны с данным представлением (без посредства понятия) (160) [«Вкус можно было бы даже определить как способность суждения о
том, чему наше чувство придает всеобщую сообщаемостъ без посредства понятия» (Кант И. Соч...
И
то, что загорелось в душе впервые со дней Кавказа, все
становилось властнее и ярче, а главное — определеннее: мне нужна была не «философская» идея Божества, а живая вера в Бога, во Христа и Церковь.
Обступили тебя олеандры, розовые и белые, как райские цветы, только
того и ждавшие, чтобы склониться над тобой,
стать на страже у твоего гроба…
Если бы люди веры
стали рассказывать о себе, что они видели и узнавали с последней достоверностью,
то образовалась бы гора, под которой был бы погребен и скрыт от глаз холм скептического рационализма. Скептицизм не может быть до конца убежден, ибо сомнение есть его стихия, он может быть только уничтожен, уничтожить же его властен Бог Своим явлением, и не нам определять пути Его или объяснять, почему и когда Он открывается. Но знаем достоверно, что может Он это сделать и делает…
Специальную
статью на эту
тему («Ты еси») написал В. И. Иванов (см.: Иванов В. Собр. соч.
В своей
статье В. И. Иванов писал: «
То, что есть религия, воистину родилось из «Ты», которое человек сказал в себе
тому, кого ощутил внутри себя сердцем…» (там же.
И
тем самым религия
становится независимой от этики, эстетики, теоретического познания, философии и науки, ибо имеет свою собственную опору, свой собственный орган восприятия.
В религии человеческому духу
становится доступно
то, чего он не постигает ни в науке, ни в этике, ни в эстетике (хотя каждая из них в отдельности и может указывать путь к религии, да и действительно это по-своему делает).
В этом смысле понятие безбожной религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо религии именно и состоит в опытном опознании
того, что Бог есть, т. е. что над миром имманентным, данным, эмпирическим существует мир иной, трансцендентный, божественный, который
становится в религии доступным и ощутимым: «религия в пределах только разума» [Название трактата И.
Весь оккультизм есть расширение имманентного в сторону доселе трансцендентного, причем человек, преобразуя самого себя, и сам
становится существом иного мира, именно
того, который он познает.
— Евхаристия (причащение) — христианское таинство, заключающееся в
том, что верующие едят хлеб и пьют вино, которые превратились («пресуществились») в истинное тело и кровь Иисуса Христа;
тем самым верующие соединяются с Христом и
становятся сопричастными «жизни вечной».
И в
то же время, когда молитва «услышана», когда она горяча и вдохновенна, когда достигается ее устремление — коснуться Трансцендентного, дохнуть им, она содержит в себе и достаточное, даже единственно возможное удостоверение в существовании Трансцендентного и в Его снисхождении к людям: она получает Трансцендентное как имманентное, причем оно
становится соприсущим имени Божию, в котором призывается Трансцендентное.
И, однако, это отнюдь не значит, чтобы вера была совершенно индифферентна к этой необоснованности своей: она одушевляется надеждой
стать знанием, найти для себя достаточные основания [Так, пришествие на землю Спасителя мира было предметом веры для ветхозаветного человечества, но вот как о нем говорит новозаветный служитель Слова: «о
том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни (ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам), о
том, что мы видели и слышали, возвещаем вам» (1 поел. св. Иоанна. 1:1–3).].
И
то, что составляет собственный предмет веры, по самой своей природе не может
стать знанием.
Гегелевский панлогизм есть вместе с
тем и самый радикальный имманентизм, какой только знает история мысли, ибо в нем человеческое мышление, пройдя очистительный «феноменологический» путь,
становится уже не человеческим, а божественным, даже самим божеством.
Для
того, кто уяснит себе эту действительную точку зрения оккультизма, отпадает также и возражение, будто чрез
то, что положение вещей в известном смысле предопределимо,
становится невозможной какая-либо свобода человека.
Вообще «настроение», «переживание», понимаемое в совершенно имманентном смысле, доминирует в религиозной жизни Германии XIX века; достаточно назвать двух современных представителей имманентизма в религии — Трёльча и Германа [Воззрения Трёльча изложены в ряде его
статей в различных протестантских энциклопедиях и во 2‑м
томе полного собрания его сочинений: Ernst Troeltsch.
Но это расширение теоретического разума не есть расширение спекуляции, т. е. не дает права делать из этих понятий позитивное употребление в теоретическом отношении (??), так как здесь практический разум делает
то, что эти понятия
становятся реальными и действительно получают свои (возможные) объекты.
Здесь они
становятся имманентными и конститутивными, так как это основы возможности
того, чтобы сделать действительным необходимый объект чистого практического разума (высшее благо).
Эту универсальную природу религии часто не понимают социологи, которые полагают, что человечество социализируется политическим, правовым, хозяйственным общением, и не замечают при этом, что ранее, чем возникают все эти частные соединения, для
того чтобы они
стали возможны, человечество уже должно быть скреплено и цементировано религией, и если народность есть естественная основа государства и хозяйства,
то самая народность есть прежде всего именно вера.
Они не замечают при этом, что сегодняшняя «естественная религия» завтра
станет уже исторической, и даже более
того, до известной степени
становится уже ею в
тот самый момент, когда ощущает себя объективной и кафолической.
В мифе констатируется встреча мира имманентного — человеческого сознания (как бы мы его ни расширяли и ни углубляли), и мира трансцендентного, божественного, причем трансцендентное, сохраняя свою собственную природу, в
то же время
становится имманентным, а имманентное раскрывается, чувствуя в себе внедрение трансцендентного.
Само собою разумеется,
то, что отлагается в сознании в форме мифа, вступая в общее человеческое сознание, затрагивает все способности души, может
становиться предметом мысли, научного изучения и художественного воспроизведения.
В таком случае человеческая история, не переставая быть историей, в
то же время мифологизируется, ибо постигается не только в эмпирическом, временном выражении своем, но и ноуменальном, сверхвременном существе; так наз. священная история, т. е. история избранного народа Божия, и есть такая мифологизированная история: события жизни еврейского народа раскрываются здесь в своем религиозном значении, история, не переставая быть историей,
становится мифом.
Но единственный в своем роде пример такого соединения ноуменального и исторического, мифа и истории, несомненно представляют евангельские события, центром которых является воплотившийся Бог — Слово, Он же есть вместе с
тем родившийся при Тиверии и пострадавший при Понтии Пилате человек Иисус: история
становится здесь непосредственной и величайшей мистерией, зримой очами веры, история и миф совпадают, сливаются через акт боговоплощения.
Но они забывают, что если в известном смысле и верно это изречение,
то справедливо и обратное: неизреченное не есть мысль, а потому не может
стать истиной и отрицанием лжи.
Amor intellectuales ведь в
том и осуществляется, что предмет его
становится проблемой для мысли; это есть пафос исследования.
Это есть не только отношение духа к абсолютному духу, но сам абсолютный дух относит себя к
тому, что мы положили на другой стороне как различие; и выше религии есть,
стало быть, идея духа, который относится к самому себе, есть самосознание абсолютного духа…
Это уже фактически неверно, ибо она имеет только это же самое, а не иное содержание, лишь дает его в форме мышления; она
становится, таким образом, выше формы веры; содержание остается
тем же самым» (394). «Философия является теологией, поскольку она изображает примирение Бога с самим собой (sic!) и с природой» (395).
Но для философии эти догматы
становятся именно только
темами, мотивами, заданиями, проблемами, а в ней они должны
стать выводом, конечным результатом философствования.
Религиозная метафизика есть,
стало быть, метафизическая часть религиозного мировоззрения и должна, согласно вышеуказанному, совпадать с метафизическою частью теоретического мировоззрения, хотя и приобретается иным путем; согласие их должно быть
тем точнее, чем важнее для религиозного сознания именно метафизическая часть мировоззрения, чем менее содержит она религиозно-индифферентных пунктов» (Hartmann.
Особенность «философии бессознательного» Гартмана в
том, что она мнит себя построенной на индукции и,
стало быть, считает себя завершением науки.].
Диалектическое противоречие в смысле Гегеля проистекает из общего свойства дискурсивного мышления, которое, находясь в дискурсии [Дискурсия (от лат. discursus — довод, аргумент) — рассудочное (или логическое) мышление, мышление с помощью понятий.], в непрерывном движении, все время меняет положение и переходит от одной точки пути к другой; вместе с
тем оно, хотя на мгновение,
становится твердой ногой в каждой из таких точек и
тем самым свой бег разлагает на отдельные миги, на моменты неподвижности (Зенон!)
Ибо если ты
станешь мыслить его как Бога или ум,
то оно больше; если ты в своем мышлении приводишь его к единству, оно и в этом отношении более; оно более едино (το ένικώτερον), в отношении к твоему мышлению, чем ты можешь представлять себе самого Бога, ибо оно само по себе без всякой акциденции [Акциденция (от лат. accidentia — случай) — нечто случайное, несущественное (свойство, признак и т. п.).] (συμβεβηκότος).
Что оно
стало бы мыслить? самого себя? но тогда оно будет ранее мышления неведающим и нуждающимся в мышлении, для
того чтобы познать самого себя, будучи в
то же время самодовлеющим (αυτάρκης).
«Созерцающий не созерцает и не противопоставляет созерцаемое как другое, но словно сам
становится другим и сам более уже не принадлежит себе, весь он принадлежит
тому и
становится едино с ним, соединенный с ним как центр к центру; и здесь сложные вещи составляют единое, а двойственность имеет место лишь в
том случае, если они разделены, — в таком случае говорим мы о различенном.
Так как тогда было не два, но созерцающий и созерцаемое были едино, как будто это было не созерцаемое, но соединенное,
то тот, кто, соединяясь с
тем,
становился единым с ним, вспоминая об этом, имеет в себе образ
того.
И сам
тот становится при этом не сущностью, но выше (трансцендентным) сущности (έπέκεινα ουσίας), насколько он входит в общение с
тем» (Епп IX 10–11).
Ибо Бог превышает (ύπερκείται) всякую сущность, сам не будучи чем-либо из сущего, но превыше сущего, и из Него же все сущее; ибо только для всех скрытое божество одного Бога есть изначальная божественная (θεαρχική) сила, которая управляет и т. наз. богами, и ангелами, и святыми людьми, а также она творит (δημιουργός)
тех, кто чрез сопричастность
становится богами, действительно, сама происходя из себя самой и беспричинно будучи божеством» (εξ εαυτής και άναιτίως αϋτοθεοτης οδσα).] от всего сущего (δια της πάντων όντων αφαιρέσεως).
Только через
то, что она несказанным образом нисходит в сущее,
становится она постижима для духовного ока как таковая, и она же одна обретается во всем как бытие, есть, была и будет быть.
Ибо лишь
то, что благо, может быть лучше, и лишь что может быть лучше, может
стать наилучшим.
Бог же не благ, и потому Он не может быть лучше, а если так,
то не может
стать и наилучшим: далеки от Бога эти три определения: «благой», «лучше», «наилучший...
В «прорыве» своем к Божеству «я
становлюсь столь же богат, так что Бог не может быть мне достаточен всем, чем Он есть Бог, всеми своими божескими делами: ибо я получаю в этом прорыве
то, в чем Бог и я общи» (I, 176).
Но
тем самым «душа сама должна
стать божественной».
Субстанциальное движение, которым ограничен рационализм, исходит из отрицательного prius, т. е. из не-сущего, которое имеет двигаться к бытию; но историческая философия исходит из положительного prius, которое не имеет нужды только двигаться к бытию,
стало быть, с совершенной свободой, не будучи вынуждаемо к
тому самим собой, лишь полагает бытие»… и т. д.