Неточные совпадения
Громовый факт молитвы — как в христианской, так и во всех религиях — должен же быть, наконец, понят и оценен и в
философском своем
значении.
Теория Шлейермахера, выражаясь современным
философским языком, есть воинствующий психологизм, ибо «чувство» утверждается здесь в его субъективно-психологическом
значении, как сторона духа, по настойчиво повторяемому определению Шлейермахера (см. ниже), а вместе с тем здесь все время говорится о постижении Бога чувством, другими словами, ему приписывается
значение гносеологическое, т. е. религиозной интуиции [Только эта двойственность и неясность учения Шлейермахера могла подать повод Франку истолковать «чувство» как религиозную интуицию, а не «сторону» психики (предисл. XXIX–XXX) и тем онтологизировать психологизмы Шлейермахера, а представителя субъективизма и имманентизма изобразить пик глашатая «религиозного реализма» (V).], а именно это-то смещение гносеологического и психологического и определяется теперь как психологизм.
Есть ли это язык понятий, подлежащих
философской обработке не только в своем
значении, но и в самом своем возникновении, или же это суть знаки иной природы и строения, находящиеся в таком же примерно отношении к
философским понятиям, как образы искусства: о них можно философствовать дискурсивно, но в наличности своей они даны мышлению.
Такая манера применяется им но всех почти важнейших диалогах зрелого периода (исключение составляют, кажется, только «Парменид», «Филеб» и «Софист»); напряженнейшая
философская спекуляция у него сменяется мифом, отнюдь не занимающим случайное место в качестве литературного орнамента, но играющим определенную роль в развитии мысли, — иногда в форме мифа высказываются самые основные утверждения, имеющие
значение необходимого аргумента.
У Юма она имела субъективно-человеческое
значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень
философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее
значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
При
философской разработке имеет
значение не что, а как, не тема, которая дана, но исполнение, которое задано.
Свобода
философского творчества выражается и в том, что возможны различные
философские системы на одну и ту же тему, возможны (и фактически существуют) разные системы христианской философии, и это нисколько не подрывает ее принципиального
значения.
Интуиция тварности, имеющая столь первостепенное
значение в религии, вообще с трудом переводится на язык религиозной философии, ибо последней здесь приходится не «дедуцировать» понятия, но давать лишь
философский пересказ религиозного переживания.
Наибольшее
философское и религиозное
значение имеет, однако, не эта гипотеза метафизической катастрофы, но другая форма динамического пантеизма, согласно которой мир есть эманация абсолютного, он происходит как излияние от преизбыточной его полноты, подобно тому как вода изливается из переполненного сосуда или солнечный свет и тепло исходят из солнца.
Простая истина, поговорка, общеизвестное изречение, смысл которого он давно уже механически знал, вдруг благодаря какому-то внезапному внутреннему освещению приобретали глубокое
философское значение, и тогда ему казалось, что он впервые их слышит, почти сам открыл их.
Неточные совпадения
Собственно мистический характер зодчество теряет с веками Восстановления. Христианская вера борется с
философским сомнением, готическая стрелка — с греческим фронтоном, духовная святыня — с светской красотой. Поэтому-то храм св. Петра и имеет такое высокое
значение, в его колоссальных размерах христианство рвется в жизнь, церковь становится языческая, и Бонаротти рисует на стене Сикстинской капеллы Иисуса Христа широкоплечим атлетом, Геркулесом в цвете лет и силы.
Поэтому для меня приобретает огромное
значение философская критика.
Из
философских книг этого периода особенное
значение я придаю книге «О назначении человека» и «О рабстве и свободе человека», в которой некоторые основные мои мысли выражены с наибольшей остротой.
Для суждения о моем
философском миросозерцании наибольшее
значение имеют книги: «О назначении человека.
Конечно, в своих
философских книгах я прибегаю и к дискурсивной мысли, но это имеет для меня лишь второстепенное и подсобное
значение.