Неточные совпадения
Отец мой был поляк и католик. По семейным преданиям, его отец, Игнатий Михайлович, был очень богатый человек, участвовал
в польском восстании 1830–1831 годов,
имение его было конфисковано, и он вскоре умер
в бедности. Отца моего взял к себе на воспитание его
дядя, Викентий Михайлович, тульский помещик, штабс-капитан русской службы
в отставке, православный.
В университете отец сильно нуждался; когда кончил врачом, пришлось думать о куске хлеба и уехать из Москвы. Однажды он мне сказал...
Мы ехали
в тележке с
дядей Сашей
в Каменку,
имение моей крестной матери, «бабы-Насти».
Дядя в это время управлял ее
имением.
Из Одинцова поехал
в Каменку. Там хозяйничал мамин брат,
дядя Саша, а
в отдельном флигеле жила бывшая владелица
имения, „баба-Настя“ — сестра бабушки, моя крестная мать, добрая и простая старушка с умными глазами. Тут-то уж, конечно, можно и нужно было расцеловаться с нею по-хорошему. Но я обжегся на молоке, губы еще были
в пузырях. И я поздоровался с нею — за руку! Пожал руку. Видел ее огорченные и удивленные глаза и понял, что опять сделал глупость.
В имении дяди меня на первых же порах ожидали еще новые, гораздо более удивительные вещи. Брат моей матери, князь Семен Одоленский, беспардонный либерал самого нелиберального времени, был человек, преисполненный всяческих противоречий и чудачеств.
Проживая таким образом лет около двадцати в Боярщине, Иван Александрыч как будто не имел личного существования, а был каким-то телеграфом, который разглашал помещикам все, что делал его дядя в Петербурге или что делается
в имении дяди; какой блистательный бал давал его дядя, на котором один ужин стоил сто тысяч, и, наконец, какую к нему самому пламенную любовь питает его дядюшка.
— Не забудь сделать что-нибудь для обеспечения Прасковьи и детей ее, — сказала Настасья Александровна сыну, когда тот собрался ехать
в имение дяди. — Остались без куска хлеба. Простая женщина, а между тем сколько в ней благородства, честной энергии! Будешь там, все узнаешь подробно и оценишь ее.
Неточные совпадения
Митя действительно переехал к этому двоюродному
дяде, но собственного семейства у того не было, а так как сам он, едва лишь уладив и обеспечив свои денежные получения с своих
имений, немедленно поспешил опять надолго
в Париж, то ребенка и поручил одной из своих двоюродных теток, одной московской барыне.
Это была серьезная победа
в глазах матушки, потому что, не дальше как за год перед тем, дед совсем было склонился на сторону
дяди Григория Павлыча, даже купил пополам с ним
имение под Москвой и отправился туда на лето.
Себя автор называл не иначе, как «сиротой — дворянином», противника — «именующимся капитаном» (мой
дядя был штабс — капитаном
в отставке),
имение его называлось почему-то «незаконно приобретенным», а рабочие — «безбожными»… «И как будучи те возы на дороге, пролегающей мимо незаконно приобретенного им, самозванцем Курцевичем, двора, то оный самозванный капитан со своей безбожною и законопротивною бандою, выскочив из засады с великим шумом, криком и тумультом, яко настоящий тать, разбойник и публичный грабитель, похватав за оброти собственных его сироты — дворянина Банькевича лошадей, а волов за ярма, — сопроводили оных
в его, Курцевича, клуню и с великим поспехом покидали
в скирды.
Лет за десять до описываемых событий
дядя Максим был известен за самого опасного забияку не только
в окрестностях его
имения, но даже
в Киеве «на Контрактах» [«Контракты» — местное название некогда славной киевской ярмарки.].
Петр Иванович Адуев,
дядя нашего героя, так же как и этот, двадцати лет был отправлен
в Петербург старшим своим братом, отцом Александра, и жил там безвыездно семнадцать лет. Он не переписывался с родными после смерти брата, и Анна Павловна ничего не знала о нем с тех пор, как он продал свое небольшое
имение, бывшее недалеко от ее деревни.