Неточные совпадения
Ты прежде всего должна
быть порядочной женщиной; а если женщина поступает
на работу, то ей приходится забыть свой стыд и стать развратной, иначе она ничего не заработает.
Елизавета Алексеевна стала решать вместе с нею. Они занимались около часу. Елизавета Алексеевна объясняла, сдвинув брови, серьезная и внимательная, с матово-бледным лицом, в котором, казалось, не
было ни кровинки. Она
была дочерью прядильщицы. Когда Елизавета Алексеевна
была ребенком, мать, уходя
на работу,
поила ее настоем маковых головок, чтоб не плакала; их
было шестеро детей, все они перемерли и выжила одна Елизавета Алексеевна.
Поужинали и напились чаю. Андрей Иванович сидел у стола и угрюмо смотрел
на огонь лампы. Всегда, когда он переставал
пить, его в свободное от
работы время охватывала тупая, гнетущая тоска. Что-то вздымалось в душе, куда-то тянуло, но он не знал, куда, и жизнь казалась глупой и скучной. Александра Михайловна и Зина боялись такого настроения Андрея Ивановича: в эти минуты он сатанел и от него не
было житья.
На следующий день Андрей Иванович пришел в мастерскую угрюмый и злой: хоть он и опохмелился, но в голове
было тяжело, его тошнило, и одышка стала сильнее. Он достал из своей шалфатки неоконченную
работу и вяло принялся за нее.
Александра Михайловна, получив от Андрея Ивановича разрешение работать, ревностно взялась за новое, непривычное дело. По природе она
была довольно ленива; но в доме
была такая нужда, что Александра Михайловна для лишней копейки согласилась бы
на какую угодно
работу.
В этом
было много неудобного: пачечницы, работавшие
на самой фабрике, могли все время отдавать
работе, — между тем у Александры Михайловны много времени шло даром
на ходьбу за материалом, носку и выгрузку товара и т. п.
— Пока
на фабрике, — устало ответила Александра Михайловна. — Уж не знаю, нужно
будет чего другого поискать. Работаешь, а все без толку… Семидалов к себе зовет, в фальцовщицы. Говорит, всегда даст мне место за то, что ты у него в
работе потерял здоровье. Научиться можно в два месяца фальцевать; все-таки больше заработаешь, чем
на пачках.
Устало понурившись, Александра Михайловна с удовольствием и завистью смотрела
на ее
работу. Таня
была лучшею работницею мастерской. Захватив со стопки большой печатный лист, она сгибала его
на папке, с неуловимою быстротою взглянув
на номера, и проводила по сгибу костяшкою. Лист как будто сам собою сгибался, как только его касались тонкие пальцы Тани. При втором сгибе мелькал столбец цифр, при третьем — какая-то картинка, сложенный лист летел влево, а в это время со стопки уже скользил
на папку новый.
— Что за история такая! — задумчиво сказала она. — Все мне Васька Матвеев трудную
работу дает.
Напоила его кофеем, угостила, — думала, легче станет. Неделю давал шитье в прорезку, фальцовку
на угол, а потом опять пошло по-старому.
— А вы как же думали? Вы думали, угостили раз, и готово дело! У него положение: поставишь угощение, —
будет тебе хорошая
работа на неделю.
Александра Михайловна вышла. Внутри у нее кипело от злобы: десять минут ушло
на переговоры, а он отлично знает, как дорого время при сдельной
работе. Но ей
было приятно, что она все-таки добилась своего. Александра Михайловна распустила пачку портретов, смазала их клеем и принялась за
работу.
Гавриловна обрушилась бранью
на него. Брошюранты смеялись и изощрялись в ругательствах, поддразнивая Гавриловну.
На каждую их сальность она отвечала еще большею сальностью. Это
было состязание, и каждая сторона старалась превзойти другую. Девочки, радуясь перерыву в
работе, слушали и смеялись.
На душе
было мрачно. Она шила и думала, и от всего, о чем думала,
на душе становилось еще мрачнее. Шить ей
было трудно: руки одеревенели от
работы, глаза болели от постоянного вглядывания в номера страниц при фальцовке; по черному она ничего не видела, нитку ей вдела Зина. Это в двадцать-то шесть лет! Что же
будет дальше?… И голова постоянно кружится, и в сердце болит, по утрам тяжелая, мутная тошнота…
Видно, нет другого выхода: придется смириться перед мастером, пойти
на уступки; нужно
будет почаще угощать его, чтоб давал
работу получше…
— Это все равно! — поучающе произнес хозяин. — Такую трудную
работу нужно всем делить поровну, она права,
работа на работу не приходится; нужно так распределять, чтоб никому не
было обидно. Я вам это сколько раз говорил, вы знаете, я люблю, чтобы все делалось справедливо.
В обширных подвалах сотни девушек и женщин чистили крыжовник и вишни, перебирали клубнику, малину, абрикосы. От ягод в подвалах стоял веселый летний запах, можно
было на месте
есть ягоды до отвалу, и платили по шестьдесят копеек в день. Но это
была временная
работа, через две недели она прекратилась.
Александра Михайловна стала искать швейной
работы. Она надеялась найти дело, с которого можно
будет жить. В Старо-Александровском рынке ей дали
на пробу сшить полдюжины рубашек с воротами в две петли, по гривеннику за рубашку. Она заняла у Тани швейную машину, шила два дня, потратила две катушки ниток. В рынке с нею расплатились по восемь копеек за рубашку.
— Да, недаром покойник Андрей Иванович презирал женщин, — задумчиво сказала Александра Михайловна. — Смотрю я вот
на наших девушек и думаю: верно ведь он говорил. Пойдет девушка
на работу — бесстыдная станет, водку
пьет. Андрей Иванович всегда говорил: дело женщины — хозяйство, дети… И умирал, говорил мне: «Один завет тебе, Шурочка: не иди к нам в мастерскую!» Он знал, что говорил, он очень
был умный человек…
В начале сентября
работа в мастерской кипела. Наступил книжный и учебный сезон, в громадном количестве шли партии учебников. Теперь кончали в десять часов вечера, мастерскую запирали
на ключ и раньше никого не выпускали. Но выпадали вечера, когда делать
было нечего, а девушек все-таки держали до десяти: мастера за сверхурочные часы получали по пятнадцати копеек в час, и они в это время, тайно от хозяина, работали свою частную
работу — заказ писчебумажного магазина
на школьные тетради.
Был такой вечер. Девушки — злые, раздраженные — слонялись по мастерской без дела. Только Грунька Полякова, не спеша, фальцевала
на угол объявления о санатогене, —
работа легкая и выгодная, — да шили книги две девушки,
на днях угостившие Матвеева мадерой.
Ввиду спешной
работы в мастерской работали и в воскресенье до часу дня. У Александры Михайловны с похмелья болела голова, ее тошнило, и все кругом казалось еще серее, еще отвратительнее, чем всегда. Таня не пришла. У Александры Михайловны щемило
на душе, что и сегодня утром, до
работы, она не проведала Таню: проспала, трещала голова, и нужно
было спешить в мастерскую, пока не заперли дверей. Александра Михайловна решила зайти к Тане после обеда.
— Господи, господи, что же это такое! — сказала Александра Михайловна. — То-то я сегодня утром шла, смотрю, как будто
на той стороне Таня идет; кутает лицо платком, отвертывается… Нет, думаю, не она. А выходит, к нему шла… И какой со мною грех случился! — стала она оправдываться перед собою. — Хотела к ней утром зайти, не
поспела, девчонка задержала. А после
работы зашла, уж не
было ее дома…
Неточные совпадения
— У нас забота
есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С
работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое //
На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с
работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А
на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Что шаг, то натыкалися // Крестьяне
на диковину: // Особая и странная //
Работа всюду шла. // Один дворовый мучился // У двери: ручки медные // Отвинчивал; другой // Нес изразцы какие-то. // «Наковырял, Егорушка?» — // Окликнули с пруда. // В саду ребята яблоню // Качали. — Мало, дяденька! // Теперь они осталися // Уж только наверху, // А
было их до пропасти!
Разделенные
на отряды (в каждом уже с вечера
был назначен особый урядник и особый шпион), они разом
на всех пунктах начали
работу разрушения.
До первых чисел июля все шло самым лучшим образом. Перепадали дожди, и притом такие тихие, теплые и благовременные, что все растущее с неимоверною быстротой поднималось в росте, наливалось и зрело, словно волшебством двинутое из недр земли. Но потом началась жара и сухмень, что также
было весьма благоприятно, потому что наступала рабочая пора. Граждане радовались, надеялись
на обильный урожай и спешили с
работами.