«Высочайшая минута» проходит. Возвращается ненавистное время — призрачная, но неотрывно-цепкая форма нашего сознания. Вечность превращается в жалкие пять секунд, высшая гармония
жизни исчезает, мир снова темнеет и разваливается на хаотические, разъединенные частички. Наступает другая вечность — холодная и унылая «вечность на аршине пространства». И угрюмое время сосредоточенно отмеривает секунды, часы, дни и годы этой летаргической вечности.
Неточные совпадения
Подросток называет сестру свою Лизу «добровольною искательницею мучений». Так можно назвать всех без исключения героев Достоевского. Все они ищут мучений, все рвутся к страданиям. «Страдание-то и есть
жизнь». Отнять страдание —
исчезнет жизнь, и останется такая пустота, что страшно подумать.
Отлетает от любви очарование,
исчезает живая глубина; радостная, таинственная
жизнь оголяется, становится мелкой, поверхностной и странно-упрощенной.
Кое-что, значит, Наташа способна понимать в Пьере, и притом так понимать, что и ему самому она дает этим нечто новое. И понимание это не только не
исчезает в брачной их
жизни, а, напротив, растет и углубляется.
И так огромна, так всепобеждающа для Толстого сила этой подлинной
жизни, что стоит только почувствовать ее хоть на миг, только прикоснуться к ней просветленным своим сознанием, — и смерть
исчезает.
Светлое, неуловимое и неопределимое «что-то», чем пронизана живая
жизнь, мягким своим светом озаряет темную смерть, смерть светлеет, и
исчезает ее извечная противоположность
жизни. «Здоровье, сила, бодрость
жизни во всех других людях оскорбляли Ивана Ильича; сила и бодрость
жизни Герасима не огорчали, а успокаивали его».
«Чувство это
исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия
жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя эпохой, с которой началась хотя по внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая
жизнь».
Начало вечной любви, жившее лишь в мире чистой мысли, не коренившееся в
жизни,
исчезает под дыханием действительности.
— Вот
жизнь, — сказал старичок учитель. — В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, и сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и
исчез»…
Мир — этот, здешний мир — был для эллина прекрасен и божествен, боги составляли неотрывную его часть. Столь же неотрывную часть этого чира составлял и человек. Только в нем, в здешнем мире, была для него истинная
жизнь. По смерти человек, как таковой,
исчезает, он становится «подобен тени или сну» (Одисс. XI. 207). Нет и намека на
жизнь в уныло-туманном царстве Аида...
Когда же человек «протрезвляется», когда
исчезает в нем этот ясный, беспохмельный хмель, вызываемый непосредственною силою
жизни, то для человека ничего уже не остается в
жизни, ему нечего в ней делать — разве только ему удастся обрести для себя какой-нибудь другой хмель.
Живая вода этой веры оросит разлагающуюся душу, и смердящий запах ее
исчезает, и душа восстанет в
жизнь — радостная и светлая.
«Новой гордости научило меня мое «Я», — говорит Заратустра, — ей учу я людей: больше не прятать головы в песок небесных вещей, но свободно нести ее, земную голову, которая творит для земли смысл!» Ницше понимал, что неисчерпаемо глубокая ценность
жизни и религиозный ее смысл не
исчезают непременно вместе со «смертью бога».
Сотник, уже престарелый, с седыми усами и с выражением мрачной грусти, сидел перед столом в светлице, подперши обеими руками голову. Ему было около пятидесяти лет; но глубокое уныние на лице и какой-то бледно-тощий цвет показывали, что душа его была убита и разрушена вдруг, в одну минуту, и вся прежняя веселость и шумная
жизнь исчезла навеки. Когда взошел Хома вместе с старым козаком, он отнял одну руку и слегка кивнул головою на низкий их поклон.
Неточные совпадения
Уважение к старшим
исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из
жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и старух продать в рабство.
Присутственные места запустели; недоимок накопилось такое множество, что местный казначей, заглянув в казенный ящик, разинул рот, да так на всю
жизнь с разинутым ртом и остался; квартальные отбились от рук и нагло бездействовали: официальные дни
исчезли.
Чувство беспричинного стыда, которое она испытывала дорогой, и волнение совершенно
исчезли. В привычных условиях
жизни она чувствовала себя опять твердою и безупречною.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем
исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в
жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Самгин, как всегда, слушал, курил и молчал, воздерживаясь даже от кратких реплик. По стеклам окна ползал дым папиросы, за окном, во тьме, прятались какие-то холодные огни, изредка вспыхивал новый огонек, скользил,
исчезал, напоминая о кометах и о
жизни уже не на окраине города, а на краю какой-то глубокой пропасти, неисчерпаемой тьмы. Самгин чувствовал себя как бы наполненным густой, теплой и кисловатой жидкостью, она колебалась, переливалась в нем, требуя выхода.