Неточные совпадения
Как холод, мрак и туманы неодушевленной
природы, так эти уроды животной
жизни ползут в душу человеческую, чтоб оттолкнуть и отъединить ее от мира, в котором свет и
жизнь.
Наблюдая человека как его рисует Достоевский, то и дело приходится вспоминать самые уродливые, самые дисгармонические явления в мире животных — те уклонения, ошибки и неудачные «пробы», которые делает
природа в трудной своей работе по гармонизации
жизни.
Победа над смертью путем полного отсечения воли в
жизни; победа над ужасами
жизни путем мертвенно безразличного отношения к ней; презрение к
жизни, презрение к смерти — вот этот чудовищный идеал, выросший на почве безнадежного отчаяния и глубочайшего неверия в
природу человека.
«Законы
природы постоянны и более всего всю
жизнь меня обижали, — пишет подпольный человек.
Князю Мышкину Достоевского мучительно чужд и недоступен «вечный праздник
природы». Как незваный гость, «всему чужой и выкидыш», тоскливо стоит он в стороне и не в силах отозваться душою на ликование
жизни. Для Толстого же этот праздник — свой, родной. Он рвется в самую его гущу, как ласточка в воздух.
Николенька Иртеньев уходит по утрам к реке. «Там я ложился в тени на траве и глядел на лиловатую в тени поверхность реки, на поле желтеющей ржи на том берегу, на светло-красный утренний свет лучей и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей, молодой силы
жизни, какою везде кругом меня дышала
природа».
Только в детях силен еще этот инстинкт
жизни, эта «свежая, молодая сила
жизни, какою везде кругом дышит
природа».
Задача твоя: органически развивать себя из самого себя, проявлять ту радостную, широкую, безнамеренную
жизнь, которую заложила
природа в тебе, как и во всех живых существах.
«Он, профессор Мечников, хочет… исправлять
природу! Он лучше
природы знает, что нам нужно и что не нужно!.. У китайцев есть слово — «шу». Это значит — уважение. Уважение не к кому-нибудь, не за что-нибудь, а просто уважение, уважение ко всему за все. Уважение вот к этому лопуху у частокола за то, что он растет, к облачку на небе, к этой грязной, с водою в колеях, дороге… Когда мы, наконец, научимся этому уважению к
жизни?»
Умирает Николай Левин. Он страстно и жадно цепляется за уходящую
жизнь, в безмерном ужасе косится на надвигающуюся смерть. Дикими, испуганными глазами смотрит на брата: «Ох, не люблю я тот свет! Не люблю». На лице его — «строгое, укоризненное выражение зависти умирающего к живому». Умирать с таким чувством — ужаснее всяких страданий. И благая
природа приходит на помощь.
И, святотатственно облыгая
жизнь, они утверждают, что развращенность людей истекает из самой их
природы.
В этой иллюзии держит человека Аполлон. Он — бог «обманчивого» реального мира. Околдованный чарами солнечного бога, человек видит в
жизни радость, гармонию, красоту, не чувствует окружающих бездн и ужасов. Страдание индивидуума Аполлон побеждает светозарным прославлением вечности явления. Скорбь вылыгается из черт
природы. Охваченный аполлоновскою иллюзией, человек слеп к скорби и страданию вселенной.
В первобытные времена человек был еще вполне беспомощен перед
природою, наступление зимы обрекало его, подобно животным или нынешним дикарям, на холод и голодание; иззябший, с щелкающими зубами и подведенным животом, он жил одним чувством — страстным ожиданием весны и тепла; и когда приходила весна, неистовая радость охватывала его пьяным безумием. В эти далекие времена почитание страдальца-бога, ежегодно умирающего и воскресающего, естественно вытекало из внешних условий человеческой
жизни.
«Наша мысль, в своей чисто логической форме, не способна представить себе действительную
природу жизни, — говорит Бергсон. —
Жизнь создала ее в определенных обстоятельствах для воздействия на определенные предметы; мысль — только проявление, один из видов
жизни, — как же может она охватить
жизнь?.. Наш ум неисправимо самонадеян; он думает, что по праву рождения или завоевания, прирожденно или благоприобретено, он обладает всеми существенными элементами для познания истины».
Если не разумом, не мыслью познается истинная
природа жизни, то чем же?
Так не только с
природою, а и с
жизнью вообще.
«Если центр тяжести переносят не в
жизнь, а в «тот мир», — говорит Ницше, — то у
жизни вообще отнимают центр тяжести. Великая ложь о личном бессмертии разрушает всякий разум, всякую
природу в инстинкте; все, что есть в инстинктах благодетельного, споспешествующего
жизни, ручающегося за будущность, — возбуждает теперь недоверие. Жить так, что нет более смысла жить, — это становится теперь смыслом
жизни!»
Ясно, что дело тут не в том или ином понимании
жизни и божества, а в чем-то гораздо более существенном и изначальном, — в невероятном обнищании человеческой
природы и, что еще страшнее, в спокойном примирении человека со своим убожеством.
В добывании силы
жизни, в выведении человека на тот путь живой
жизни, которым идет в
природе все живущее, — в этом прежде всего «метафизический и религиозный смысл» также и социального освобождения человечества.
Неточные совпадения
«Разве не то же самое делаем мы, делал я, разумом отыскивая значение сил
природы и смысл
жизни человека?» продолжал он думать.
Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей
природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую
жизнь русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек. Но веки проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит
природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю
жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Что ж? Тайну прелесть находила // И в самом ужасе она: // Так нас
природа сотворила, // К противуречию склонна. // Настали святки. То-то радость! // Гадает ветреная младость, // Которой ничего не жаль, // Перед которой
жизни даль // Лежит светла, необозрима; // Гадает старость сквозь очки // У гробовой своей доски, // Всё потеряв невозвратимо; // И всё равно: надежда им // Лжет детским лепетом своим.
Опасность, риск, власть
природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие
жизни, между тем как высоко в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки — в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном в замшевой ладанке на твердой груди.