Неточные совпадения
Страх смерти — это червь, непрерывно точащий душу человека. Кириллов, идя против бога, «хочет лишить себя жизни, потому что не хочет страха смерти». «Вся
свобода, — учит он, — будет тогда, когда будет все равно, жить или не жить… Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх,
тот сам станет бог».
С «самостоятельным хотением» вступает в жизнь и Подросток. На груди у него документ, дающий ему шантажную власть над гордою красавицею, а в голове — «идея». Идея эта — уединение и могущество. «Мне нужно
то, что приобретается могуществом и чего никак нельзя приобрести без могущества; это — уединенное и спокойное сознание силы! Вот самое полное определение
свободы, над которым так бьется мир!
Свобода. Я начертил, наконец, это великое слово… Да, уединенное сознание силы — обаятельно и прекрасно»…
Всякий, кто хочет главной
свободы,
тот должен сметь убить себя.
В опеку ли зла, как дьяволовы подвижники, в опеку ли добра, как Алеша Карамазов, — это безразлично. Только бы прочь от
свободы, только бы поскорее связать разваливающуюся душу каким бы
то ни было долгом.
«Ничего и никогда не было для человека невыносимее
свободы! — говорит Великий Инквизитор. — Они — бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие… Чем виноваты слабые люди, что не могли вытерпеть
того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров?
При
том жизнеощущении, которым полон Достоевский, это упорное богоборчество его вполне естественно. Мир ужасен, человек безнадежно слаб и безмерно несчастен, жизнь без бога — это «медленное страдание и смерть» (Ставрогин). Какая же, в таком случае,
свобода обращения к богу, какая любовь к нему? Нищий, иззябший калека стоит во мраке перед чертогом властителя. Если он запоет властителю хвалу,
то потому ли, что возлюбил его, или только потому, что в чертоге тепло и светло?
Николай Ростов возвратился с войны домой и встречается с Соней. «Он поцеловал ее руку и назвал ее вы — Соня, Но глаза их, встретившись, сказали друг другу ты и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за
то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании. Он своим взглядом благодарил ее за предложение
свободы».
Каренин говорит ей: «Вы называете жестокостью
то, что муж предоставляет жене
свободу, давши ей честный кров имени только под условием соблюдения приличий. Это жестокость?
«Воспитание, как умышленное формирование людей по известным образцам, не плодотворно, не законно, не возможно, — говорит Толстой. — Воспитание портит, а не исправляет людей. Чем больше испорчен ребенок,
тем меньше нужно его воспитывать,
тем больше нужно ему
свободы».
Не
то же ли это самое «чувство зависимости», к которому, через века самообольщения насчет своей
свободы, снова пришло теперь человечество?
Отчего не убить старушонку-процентщицу — так себе, «для себя», чтоб только испытать страшную радость
свободы? Какая разница между жертвою жизнью в пользу человечества и какою-нибудь сладострастною, зверскою шуткою? Отчего невозможно для одного и
того же человека изнасиловать малолетнюю племянницу г-жи Ресслих и все силы свои положить на хлопоты о детях Мармеладовой? Для чего какая-то черта между добром и злом, между идеалом Мадонны и идеалом содомским?
К чьим иным ногам можно смиренно сложить
ту страшную
свободу, которой не в силах вместить человек, лишенный цельности?
Она выработала певучую речь, размашистые, но мягкие и уверенные жесты, —
ту свободу движений, которая в купеческом круге именуется вальяжностью. Каждым оборотом тела она ловко и гордо подчеркивала покоряющую силу его красоты. Клим видел, что мать любуется Алиной с грустью в глазах.
Она поручила свое дитя Марье Егоровне, матери жениха, а последнему довольно серьезно заметила, чтобы он там, в деревне, соблюдал тонкое уважение к невесте и особенно при чужих людях, каких-нибудь соседях, воздерживался от
той свободы, которою он пользовался при ней и своей матери, в обращении с Марфенькой, что другие, пожалуй, перетолкуют иначе — словом, чтоб не бегал с ней там по рощам и садам, как здесь.
В этом обществе была
та свобода неустоявшихся отношений и не приведенных в косный порядок обычаев, которой нет в старой европейской жизни, и в то же время в нем сохранилась привитая нам воспитанием традиция западной вежливости, которая на Западе исчезает; она с примесью славянского laisser-aller, [разболтанности (фр.).] а подчас и разгула, составляла особый русский характер московского общества, к его великому горю, потому что оно смертельно хотело быть парижским, и это хотение, наверное, осталось.
Неточные совпадения
Так прошел и еще год, в течение которого у глуповцев всякого добра явилось уже не вдвое или втрое, но вчетверо. Но по мере
того как развивалась
свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался досуг, а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей. Так бывает всегда, но глуповцы употребили эту"новоявленную у них способность"не для
того, чтобы упрочить свое благополучие, а для
того, чтоб оное подорвать.
Никто вернее Степана Аркадьича не умел найти
ту границу
свободы, простоты и официальности, которая нужна для приятного занятия делами.
Теперь Анна уж признавалась себе, что он тяготится ею, что он с сожалением бросает свою
свободу, чтобы вернуться к ней, и, несмотря на
то, она рада была, что он приедет.
Вронский приехал на выборы и потому, что ему было скучно в деревне и нужно было заявить свои права на
свободу пред Анной, и для
того, чтоб отплатить Свияжскому поддержкой на выборах за все его хлопоты для Вронского на земских выборах, и более всего для
того, чтобы строго исполнить все обязанности
того положения дворянина и землевладельца, которое он себе избрал.
Левин старался чрез нее выпытать решение
той для него важной загадки, которую представлял ее муж; но он не имел полной
свободы мыслей, потому что ему было мучительно неловко.