Неточные совпадения
— Ну, Алешка, ведь дума
лютая, — ты пойми, представь ее себе!..
Тоски побольше, грусти безнадежной… Давай еще раз!
Он конфузился, и мы начинали снова. И он бесплодно старался вложить безнадежную
тоску в «думу
лютую»… А у самого в это время — какая лютая-лютая дума была в душе!
От печки жарко. Темные налеты, мигая, проносятся по раскаленным углям. Синие огоньки колышутся медленнее. Их зловещая, уничтожающая правда — ложь, я это чувствую сердцем, но она глубока, жизненна и серьезна. А мне все нужно начинать сначала, все, чем я жил. У меня, — о, у меня «дума
лютая» звучала такой захватывающею, безнадежною
тоскою! Самому было приятно слушать. И теперь мне стыдно за это. И так же стыдно за все мелкие, без корней в душе ответы, которыми я до сих пор жил.
Но что же там у меня? Там, в таинственной, недоступной мне глубине? Я не знаю, не вижу в темноте, я только чувствую, — там власть надо мною, там истина для моей жизни. Все остальное наносно, бессильно надо мною и лживо. Как та «дума
лютая», — я пел про нее, вкладывая в нее столько задушевной
тоски, а самой-то думы
лютой никакой во мне и не было.
Слушая беседы хозяев о людях, я всегда вспоминал магазин обуви — там говорили так же. Мне было ясно, что хозяева тоже считают себя лучшими в городе, они знают самые точные правила поведения и, опираясь на эти правила, неясные мне, судят всех людей безжалостно и беспощадно. Суд этот вызывал у меня
лютую тоску и досаду против законов хозяев, нарушать законы — стало источником удовольствия для меня.
— А мне легко, думаешь, и за себя страдать, и за батюшку родимого, и за тебя, братец мой названый? Не вижу я разве, как вы из-за меня убиваетесь? Да с собой ничего поделать не могу, не в силах из сердца вырвать
лютой тоски; гложет она меня, гложет…
Неточные совпадения
Молю тебя, кудрявый ярый хмель, // Отсмей ему, насмешнику, насмешку // Над девушкой! За длинными столами, // Дубовыми, за умною беседой, // В кругу гостей почетных, поседелых, // Поставь его, обманщика, невежей // Нетесаным и круглым дураком. // Домой пойдет, так хмельной головою // Ударь об тын стоячий, прямо в лужу // Лицом его бесстыжим урони! // О, реченька, студеная водица, // Глубокая, проточная, укрой //
Тоску мою и вместе с горем
лютым // Ретивое сердечко утопи!
— Не упомню, не то сегодня, не то вчера… Горюшко
лютое, беда моя смертная пришла, Устинья Марковна. Разделились мы верами, а во мне душа полымем горит… Погляжу кругом, а все красное. Ах,
тоска смертная… Фенюшка, родная, что ты сделала над своей головой?.. Лучше бы ты померла…
Ах, нет, лучше и не думать, а
тоска, как змея
лютая, сердце сосет…
И почему, спрашивал я себя, этот рассказ запечатлевается даже в моем уме — не трудностью пути, не страданиями, даже не «
лютою бродяжьей
тоской», а только поэзией вольной волюшки?
— Верите вы? — как-то жалостливо проговорил рассказчик, поднимая на меня глаза с выражением
тоски, — и оборониться-то они нисколько не умели: со штыками этак, как от собак, отмахиваются, а мы на них, мы на них, как
лютые волки!..