Неточные совпадения
Здесь подряд произошло три обвала. Почему три, почему
не десять,
не двадцать? Смотрел я на этот наскоро, кое-как пробитый в горах путь, сравнивал его с железными
дорогами в Швейцарии, Тироле, Италии, и становилось понятным, что будет и десять, и двадцать обвалов. И вспоминались колоссальные цифры стоимости этой первобытно-убогой, как будто дикарями проложенной
дороги.
Ординарец с нашим смотрителем поскакали вперед, в штаб. Наши обозы остановились. Солдаты,
не евшие со вчерашнего вечера, угрюмо сидели на краю
дороги и курили. Дул сильный, холодный ветер.
Вечерело. Сестры, в белых фартуках с красными крестами, раздавали больным чай. Они заботливо подкладывали им хлеба, мягко и любовно поили слабых. И казалось, эти славные девушки — совсем
не те скучные, неинтересные сестры, какими они были в
дороге.
Второй день у нас
не было эвакуации, так как санитарные поезда
не ходили. Наместник ехал из Харбина, как царь, больше, чем как царь; все движение на железной
дороге было для него остановлено; стояли санитарные поезда с больными, стояли поезда с войсками и снарядами, спешившие на юг к предстоявшему бою. Больные прибывали к нам без конца; заняты были все койки, все носилки,
не хватало и носилок; больных стали класть на пол.
Главный врач встретил знакомого офицера, расспросил его насчет пути и опять повел нас сам,
не беря проводника. Опять мы сбивались с
дороги, ехали бог весть куда. Опять ломались дышла, и несъезженные лошади опрокидывали возы. Подходя к Сахотазе, мы нагнали наш дивизионный обоз. Начальник обоза показал нам новый приказ, по которому мы должны были идти на станцию Суятунь.
Султанов, сердитый и растерянный, сидел у себя в фанзе и искал на карте станцию Шахе; это была следующая станция по линии железной
дороги, но от волнения Султанов
не мог ее найти. Он злобно ругался на начальство.
Куропаткин приехал. Но приехал он
не по той
дороге, по которой его ждали. Он вышел из коляски сердитый, рапорта главного врача
не принял.
— Скажите, пожалуйста, что у вас тут за
дороги к госпиталю! Я сейчас чуть
не вывалился на косогоре. Как же к вам по таким
дорогам будут возить раненых?
Земский отряд получил от начальника санитарной части телеграмму: по приказанию главнокомандующего, всем учреждениям земским и Красного Креста,
не имеющим собственных перевозочных средств, немедленно свернуться, идти в Мукден, а оттуда по железной
дороге уезжать на север. Но палаты земского отряда, как и наших госпиталей, были полны ранеными. Земцы прочли телеграмму, посмеялись — и остались.
— Эка! Станем мы исполнять их приказы. Мы сюда приехали работать, а
не кататься по железным
дорогам.
Было тихое солнечное утро. Наш обоз, поднимая пыль, медленно двигался по
дороге. Мы ехали верхом. Сзади, слева, спереди гремели пушки. Среди приглядевшихся очертаний ехавших с обозом всадников одна фигура была новая. Это был поручик Шестов. Рука его окончательно поправилась, и вчера его выписали из госпиталя. Но поручик «
не знал, где теперь находится штаб», и поехал вместе с нами.
Мы шли, шли… Никто из встречных
не знал, где деревня Палинпу. На нашей карте ее тоже
не было. Ломалась фура, мы останавливались, стояли, потом двигались дальше. Останавливались над провалившимся мостом, искали в темноте проезда по льду и двигались опять. Все больше охватывала усталость, кружилась голова. Светлела в темноте ровно-серая
дорога, слева непрерывно тянулась высокая городская стена, за нею мелькали вершины деревьев, гребни изогнутых крыш, — тихие, таинственно чуждые в своей, особой от нас жизни.
Мы ехали на север. С юга дул бешеный ветер, в тусклом воздухе метались тучи серо-желтой пыли, в десяти шагах ничего
не было видно. По краям
дороги валялись издыхающие волы, сломанные повозки, брошенные полушубки и валенки. Отставшие солдаты вяло брели по тропинкам или лежали на китайских могилках. Было удивительно, как много среди них пьяных.
Китаец,
не поднимая головы, молча шел по
дороге. Офицер наскакал на него и бешено замахнулся нагайкою. Китаец что-то стал говорить, разводил руками. Офицер помчался в сторону. Из-под копыт его лошади ветер срывал гигантские клубы желтоватой пыли.
Шла широкая китайская
дорога, с обеих сторон заросшая кустами. В клубах пыли густо двигались обозы. На краю
дороги, у трех фанз, толпился народ; подъезжали и отъезжали повозки. Это был интендантский склад. Его
не успели вывезти, и прежде, чем зажечь, раздавали все направо и налево проходившим войскам. Подъехал наш главный врач со смотрителем, взяли ячменю, консервов.
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит
дорога,
Не дрожат листы, —
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
Наш обоз стоял на краю
дороги, но въехать на
дорогу не мог. Повозки непрерывно двигались одна за другою, задняя спешила
не отстать от передней, чтоб
не дать нам врезаться.
Но отчего же так ужасны, так непроездны были
дороги? В течение всей войны мы отступали; ведь можно же было, — ну, хоть с маленькою вероятностью, — предположить, что опять придется отступать. В том-то и было проклятие: самым верным средством против отступления у нас признавалось одно — упорно заявлять, что отступления
не будет, упорно действовать так, чтобы никому
не могла прийти в голову даже мысль, будто возможно отступление.
Охватывала смертная усталость. Голова кружилась, туловище еле держалось в седле. Хотелось пить, но все колодцы по
дороге были вычерпаны. Конца пути
не было. Иногда казалось: еще одна минута, и свалишься с лошади. А тогда конец. Это было вполне ясно. Никому до тебя
не будет дела, каждый думал о себе сам.
Было холодно. По сторонам
дороги всюду стояли биваки и горели костры, от огней кругом было еще темнее. Костров, разумеется, нельзя было разводить, но об этом никто
не думал.
Мы поехали дальше. Постепенно
дорога снова заполнялась обозами, они теперь двигались, и пробираться среди них становилось все труднее. Мы чуть
не потеряли Селюкова. А ехать по краю
дороги было невозможно… Все равно! Дождемся здесь света, будь что будет!
На
дороге по-прежнему медленно тянулись к северу бесконечные обозы. У края валялись стащенные с
дороги два солдатских трупа, истоптанные колесами и копытами, покрытые пылью и кровью. А где же японцы? Их
не было. Ночью произошла совершенно беспричинная паника. Кто-то завопил во сне: «Японцы! Пли!» — и взвился ужас. Повозки мчались в темноте, давили людей, сваливались с обрывов. Солдаты стреляли в темноту и били своих же.
Навстречу нам ехал по
дороге офицер… Поручик Шестов! Тот ординарец из штаба, который во время боя ездил с нашими госпиталями, так как «
не знал, где теперь штаб». Поручик иронически оглядел нас и с высокомерною усмешкою спросил...
— Чтой-то в бой так они
не спешили,
не просили
дороги! А теперь ишь как гонит!..
Солнце встало и светило сквозь мутную дымку. Было тепло. Обоз за обозом снимался с места и вливался на
дорогу в общий поток обозов. Опять ехавшие по
дороге не пускали новых, опять повсюду свистели кнуты и слышались ругательства. Офицеры кричали на солдат, солдаты совсем так же кричали на офицеров.
Ходили слухи, что разъезды наши нигде
не могут найти японцев. Все они куда-то бесследно исчезли. Говорили, что они идут обходом по обе стороны железной
дороги, что одна армия подходит с востока к Гирину, другая с запада к Бодунэ.
Главный врач нанял китайца-проводника, но, по своей торгашеской привычке,
не условился предварительно о цене, а просто сказал, что «моя тебе плати чен (деньги)». Китаец повел нас. Снег все падал, было холодно и мокро. Подвигались мы вперед медленно. К ночи остановились в большой деревне за семь верст от железной
дороги.
Назавтра мы перебрались в их деревню, а через два дня пришел новый приказ Четыркина, — всем сняться и идти в город Маймакай, за девяносто верст к югу. Маршрут был расписан с обычною точностью: в первый день остановиться там-то, — переход 18 верст, во второй день остановиться там-то, — переход 35 верст, и т. д. Вечером 25 марта быть в Маймакае. Как мы убедились, все это было расписано без всякого знания качества
дороги, и шли мы, конечно,
не руководствуясь данным маршрутом.
Нас передвинули верст на пять еще к северу, в деревню Тай-пинь-шань. Мы стали за полверсты от Мандаринской
дороги, в просторной усадьбе, обнесенной глиняными стенами с бойницами и башнями. Богатые усадьбы все здесь укреплены на случай нападения хунхузов. Хозяина
не было: он со своею семьею уехал в Маймакай. В этой же усадьбе стоял обоз одного пехотного полка.
Однажды я встретил на
дороге шедшую под конвоем большую толпу обезоруженных солдат. Все были пьяны и грозны, осыпали ругательствами встречных офицеров. Конвойные, видимо, вполне разделяли настроение своих пленников и нисколько им
не препятствовали. Солдаты были из расформированного отряда Мищенка и направлялись в один из наших полков. На разъезде они стали буйствовать, разнесли лавки и перепились. Против них была вызвана рота солдат.
— Вон-она деревня, за кустами. Ты
не на ту
дорогу свернул, нужно было прямо идти.
—
Дорога! Я и без вас ее знал!.. Пойду уж домой. Шел к земляку, да
не стоит: поздно.
Сестры волновались. Мы замедлили шаг, чтобы пропустить солдата вперед. Он обогнал нас и медленно шел, пошатываясь и все ругаясь. Были уже густые сумерки.
Дорогу пересекала поперечная
дорога. Чтобы избавиться от нашего спутника, мы тихонько свернули на нее и быстро пошли,
не разговаривая. Вдруг наискось по пашне пробежала в сумраке пригнувшаяся фигура и остановилась впереди у
дороги, поджидая нас.
В
дороге мы хорошо сошлись с одним капитаном, Николаем Николаевичем Т., и двумя прапорщиками запаса. Шанцер, Гречихин, я и они трое, — мы решили
не ждать и ехать дальше хоть в теплушках. Нам сказали, что солдатские вагоны поезда, с которым мы сюда приехали, идут дальше, до Челябинска. В лабиринте запасных путей мы отыскали в темноте наш поезд. Забрались в теплушку, где было всего пять солдат, познакомились с ними и устроились на нарах. Была уже поздняя ночь, мы сейчас же залегли спать.
От военного начальника
дороги пришла грозная телеграмма с требованием, чтоб почтовый поезд шел точно по расписанию. Но телеграмма, конечно, ничего
не изменила. До самой Самары мы ехали следом за воинским эшелоном, и только у Самары эшелон обманным образом отвезли на боковую ветку, арестовали офицеров эшелона и очистили путь почтовому поезду.