Было тихое солнечное утро. Наш обоз, поднимая пыль, медленно двигался по дороге. Мы ехали верхом. Сзади, слева, спереди гремели пушки. Среди приглядевшихся очертаний ехавших с обозом всадников одна
фигура была новая. Это был поручик Шестов. Рука его окончательно поправилась, и вчера его выписали из госпиталя. Но поручик «не знал, где теперь находится штаб», и поехал вместе с нами.
Неточные совпадения
Также и широкие массы переживали не совсем то, что им приписывали патриотические газеты. Некоторый подъем в самом начале
был, — бессознательный подъем нерассуждающей клеточки, охваченной жаром загоревшегося борьбою организма. Но подъем
был поверхностный и слабый, а от назойливо шумевших на сцене
фигур ясно тянулись за кулисы толстые нити, и видны
были направляющие руки.
Вошел наш старший ординатор Гречихин с сестрою милосердия, которая несла перевязочные материалы. Он
был невысокий и полный, с медленною, добродушною улыбкою, и военная тужурка странно сидела на его сутулой
фигуре земского врача.
Одно, только одно горячее, захватывающее чувство можно
было усмотреть в бесстрастных душах врачебных начальников, — это благоговейно-трепетную любовь к бумаге. Бумага
была все, в бумаге
была жизнь, правда, дело… Передо мною, как живая, стоит тощая, лысая
фигура одного дивизионного врача, с унылым, сухим лицом. Дело
было в Сыпингае, после мукденского разгрома.
На поездах, шедших на север, все проезжали беглые солдаты.
Были командированы специальные офицеры ловить их. Сидит такой офицер в вагоне-теплушке. В вагоне темно, снаружи ярко светит месяц. Вырисовывается
фигура лезущего в вагон солдата с винтовкой.
Сестры волновались. Мы замедлили шаг, чтобы пропустить солдата вперед. Он обогнал нас и медленно шел, пошатываясь и все ругаясь.
Были уже густые сумерки. Дорогу пересекала поперечная дорога. Чтобы избавиться от нашего спутника, мы тихонько свернули на нее и быстро пошли, не разговаривая. Вдруг наискось по пашне пробежала в сумраке пригнувшаяся
фигура и остановилась впереди у дороги, поджидая нас.
Налево, за открытыми дверями, солидные люди играли в карты на трех столах. Может быть, они говорили между собою, но шум заглушал их голоса, а движения рук были так однообразны, как будто все двенадцать
фигур были автоматами.
Трепет и мерцание проявлялись реже, недоверчивых и недовольных взглядов незаметно, а в лице, во всей ее
фигуре была тишина, невозмутимый покой, в глазах появлялся иногда луч экстаза, будто она черпнула счастья. Райский заметил это.
Все окружили ее, поздравляли, изумлялись, уверяли, что давно уже не слыхали такой музыки, а она слушала молча, чуть улыбаясь, и на всей ее
фигуре было написано торжество.
Неточные совпадения
Прыщ
был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею
фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он
был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
Действительно, это
был он. Среди рдеющего кругом хвороста темная, полудикая
фигура его казалась просветлевшею. Людям виделся не тот нечистоплотный, блуждающий мутными глазами Архипушко, каким его обыкновенно видали, не Архипушко, преданный предсмертным корчам и, подобно всякому другому смертному, бессильно борющийся против неизбежной гибели, а словно какой-то энтузиаст, изнемогающий под бременем переполнившего его восторга.
Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась, увидав в серой шляпе и сером пальто знакомую
фигуру Левина, шедшего им навстречу. Она и всегда рада ему
была, но теперь особенно рада
была, что он видит ее во всей ее славе. Никто лучше Левина не мог понять ее величия.
— Ну полно, Саша, не сердись! — сказал он ей, робко и нежно улыбаясь. — Ты
была виновата. Я
был виноват. Я всё устрою. — И, помирившись с женой, он надел оливковое с бархатным воротничком пальто и шляпу и пошел в студию. Удавшаяся
фигура уже
была забыта им. Теперь его радовало и волновало посещение его студии этими важными Русскими, приехавшими в коляске.
Он извинился и пошел
было в вагон, но почувствовал необходимость еще раз взглянуть на нее — не потому, что она
была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые видны
были во всей ее
фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица, когда она прошла мимо его,
было что-то особенно ласковое и нежное.