Неточные совпадения
Прадед
графа Аракчеева, Степан, умер капитаном, служа в армейских полках; дед, Андрей, был убит в турецком походе Миниха, армейским поручиком, а отец его, тоже Андрей, служил в гвардии, в Преображенском полку, и воспользовавшись милостивым манифестом 18 февраля 1762 года, по которому на волю дворян представлялось служить или не служить,
вышел в отставку в чине поручика и удалился в свое небольшое поместье в 20 душ крестьян, которые при разделах пришлись в его долю из жалованного предку наследия, в тогдашнем Вышневолоцком уезде Тверской губернии.
Грузно
вышел из них
граф Алексей Андреевич Аракчеев, вернувшийся из дворца, куда ездил с обычным утренним докладом.
Клейнмихель, постоянно входя и
выходя из одной комнаты в другую, докладывал
графу с порога имена тех лиц, которые не были лично известны Алексею Андреевичу.
Значит, он его не застанет врасплох, значит, предстоит борьба и кто еще
выйдет из нее победителем; у «железного
графа» было, это сознавал фон Зееман, много шансов, хотя и удар, ему приготовленный, был рассчитан и обдуман, но приготовлявшие его главным образом надеялись на неожиданность, на неподготовленность противника.
Таким образом
вышло довольно странное и любопытное в то же время явление: простая, необразованная женщина-крестьянка успела подчинить себе железный характер
графа, могущественного вельможи в государстве.
— Постарайся хотя на деле быть ему настоящей матерью и заслужить это почетное имя, да и мое прощение надо тоже заслужить… — прохрипел
граф и
вышел.
Граф удалился в свой кабинет и три дня не
выходил из него, а затем уехал в Петербург.
С одной стороны она пришла к убеждению, что сватовство
графа является единственным средством для нее
выйти победительницей из заданной ею себе трудной задачи — отказаться навеки от любимого человека, в угоду своей подруги, вследствие данной ей клятвы.
Андрей Павлович встал с кресла, пододвинутого им к кровати,
вышел в кабинет и тотчас же вернулся, держа в правой руке розовый пригласительный билет на свадьбу
графа Аракчеева.
Взволнованный происшедшим, Воскресенский долго не мог заснуть, да и следующие дни появление подозрительного прохожего не
выходило из его головы.
Граф, между тем, снова уехал в Петербург и Минкина постаралась устроить свидание со своим новым фаворитом.
Разговор происходил в будуаре графини, и
граф, сказав ей эти слова, быстро
вышел и сильно хлопнул дверью.
— Так пришли же ко мне своих настоящих несчастных! — проговорил
граф после некоторой паузы и, поцеловав руку жены,
вышел.
Не подозревая о существовании людского двуличия, наивная Талечка доверяла своей подруге все ее волновавшие чувства, призналась, так как Катя Бахметьева объявила ей, что совершенно равнодушна к Николаю Павловичу, в том, что любила и любит Зарудина и что теперь
выходит замуж за
графа Аракчеева лишь для того, чтобы сжечь свои корабли и свято выполнить слово, данное ей Кате, не становиться на ее дороге.
Других известий о грузинской домоправительнице в течение нескольких месяцев никаких не было. Первою мыслью
графа Алексея Андреевича после, вероятно, не забытого читателями разговора о Настасье с Федором Николаевичем Хомутовым, было наградить ее и
выслать из Грузино, вместе с маленьким Мишей, но вскоре эта мысль была им оставлена.
Граф нетерпеливо тряхнул головой, как бы силясь отогнать эти мысли,
вышел из кабинета и прошел к жене.
С веселой, почти торжествующей улыбкой
вышел граф Алексей Андреевич из флигеля Минкиной. Забыты были и долг, и клятва перед церковным алтарем. Изгнание властной домоправительницы, так недавно бесповоротно решенное
графом, отличавшимся во всем другом железною волею и непоколебимою решимостью, таким образом, не состоялось. Минкина снова царствовала в его сердце. Такова была власть страсти над этим замечательным человеком.
— А коли тебе хочется, так и будет обеспечен, подумаем, сделаем, — поспешно согласился
граф, встал и
вышел, поцеловав руку жены.
Без скрепы
графа Аракчеева не
выходил ни один высочайший указ, и государь Александр Павлович был в постоянной переписке со своим подданным другом.
Екатерина Петровна Бахметьева лежала в постели, но не спала, она, впрочем, только что успела лечь, так как не более получаса тому назад от нее
вышел граф Алексей Андреевич. На ее губах еще горели его поцелуи, в ушах раздавались его клятвы и уверения.
— Зачем расстраивать, пусть
выходит, а ты постарайся сблизиться с
графом, тебе что терять, нечего… — с откровенным цинизмом заметил он.
Отправив письмо,
граф Алексей Андреевич заперся в своем кабинете и
выходил оттуда лишь на могилу своего «единственного верного друга», на которой подолгу горячо молился, ударяя себя в грудь и целыми часами лежа яичком на могильной плите.
Темная, непроглядная осенняя ночь спустилась над Грузиным. Из графского дома
вышла какая-то странная процессия, направляясь к церкви. Четверо слуг с зажженными фонарями и вооруженные длинными железными ломами освещали путь
графу Алексею Андреевичу Аракчееву и Петру Андреевичу Клейнмихелю, шедшим в середине. Они шли медленно, храня глубокое молчание.
Отрешившись от всех знакомств, товарищеских связей, бросив все посторонние занятия, он только и помышлял о том, как
выйти ему из того тяжелого положения, в какое он поставил себя своею опрометчивостью: одна надежда жила в его сердце, что его труды и усердие укротят, наконец, затаенный гнев на него всесильного
графа.
— Да она меня за это со свету Божьего сживет, в могилу живую закопает. Раз уж, махонькой ты был,
вышло это дело перед
графом наружу, досталось ей от него, а теперь она с ним уж сколько лет опять скрывать стали…
Но Шумскому было и горя мало, он не обращал на
графа никакого внимания, промыслит, бывало, себе винца, да и утешается им на досуге. Он уже начал надеяться, что будет себе жить в Грузине, да попивать винцо на доброе здоровье, но
вышло далеко не так.
Дня три хворал серьезно
граф, не
выходил из своей комнаты и никого не принимал к себе; потом стал поправляться и
выходить.
— Плохи делишки! Плохи делишки! — говорил сам себе Михаил Андреевич,
выходя от
графа.
Михаил Андреевич поблагодарил
графа и
вышел.
Великий князь тихо
вышел из ризницы и в библиотеке, бывшей половине короля прусского, увидал
графа Милорадовича, по лицу которого и угадал ужасную истину.
Граф Алексей Андреевич ничего не ответил и
вышел, но вскоре опять возвратился с отзывом, что государю не угодна ни малейшая огласка.
— Ну-с, барышня, потолкуем… — начал Петр Федорович Семидалов — это был он, как, вероятно, уже угадал читатель. — По душе потолкуем. Велено мне вас извести — приказ такой
вышел через Настасью Федоровну от самого его сиятельства
графа Алексея Андреевича…
В один из вечеров, проведенных
графом у Азиатова, он,
выходя от него, задел воротником шинели за какой-то почти незаметный гвоздь в дверях, рассердился и сказал...
— Вот ты цел и невредим
вышел, а тоже, чай, им поблажки не давал… народ понимает и уважает справедливых начальников, без строгости нет службы… Несправедливость, лицеприятие… этого народ не перенесет… Покойники-то, верно, не тем будь помянуты, — заметил
граф.
Алексей Андреевич очень любил Федора Карловича, бывшего некогда командиром полка имени
графа, и даже предлагал ему
выйти в отставку и поселиться с семьей в Грузине, обещая сделать его своим наследником, но генерал фон Фрикен уклонился от этого.
Неточные совпадения
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной
выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для
графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при
графе Минихе [Миних Б. Х. (1683–1767) — военачальник и политический деятель, командовал русскими войсками в войне с Турцией в 1735–1739 годах.] и
вышел в отставку премьер-майором [Премьер-майор — старинный офицерский чин (приблизительно соответствует должности командира батальона).] в 17… году.
В самом деле ей нечего было ужасаться и стыдиться:
граф Милари был у ней раз шесть, всегда при других, пел, слушал ее игру, и разговор никогда не
выходил из пределов обыкновенной учтивости, едва заметного благоухания тонкой и покорной лести.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено
выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что
граф Милари и носа не показывает в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
[Офицер, если не ошибаюсь,
граф Самойлов,
вышел в отставку и спокойно жил в Москве.