Неточные совпадения
Некий князь Ивек, или Он, ногайского племени, магометанской веры, жил на реке Иртыш,
повелевая многими татарами, остяками и вогуличами. Мятежник Чингис сверг Ивека, но из любви
к его сыну Тайбуга дал последнему рать для завоевания берегов Иртыша и великой Оби, где Тайбуг и основал Сибирское ханство и город Чингис на Туре.
— Что-то я в толк не возьму,
к чему ты речь
ведешь.
Увидя приготовленную встречу, Ермак Тимофеевич
повел своих людей ближе
к усадьбе. Диву дались Строгановы, и дядя и племянники.
К ним приближались стройные толпы в несколько сотен человек, высоких, рослых, с добродушными, чисто русскими лицами.
—
К чему же ты речь
ведешь?..
Дождется он, что
поведут ее с другим под честный венец, бают среди челядинцев строгановских, что жених есть на Москве у молодой хозяюшки, боярин статный, богатый, у царя в милости. Куда уж ему, Ермаку, душегубу, разбойнику, идти супротив боярина, может ли что, кроме страха, питать
к нему девушка? Нет, не честный венец с ней ему готовится, а два столба с перекладиной да петля пеньковая. Вздернут его, сердечного, на просторе он и заболтается.
Словом, толков было не обобраться.
Весть проникла и в рукодельную
к сенным девушкам. Услыхав ее, Домаша побледнела. Хоть она, в силу своего строптивого характера, относилась
к полюбившемуся ей парню с кондачка, но все же разлука с ним больно защемила девичье сердце.
—
К тому я и речь
веду, чтобы ты доведалась…
Под покровом окончательно сгустившихся сумерек Ермак Тимофеевич
повел своих молодцов из поселка
к тому месту, где, по словам уже отправившегося в рай татарина, скрывались в засаде дерзкие кочевники.
— Я пойду подумаю, травок отберу подходящих и через час приду сюда, тогда
веди меня
к больной. Да и ее приготовить надо, а сразу-то испугается, может худо быть…
Семен Иоаникиевич Строганов узнал эту роковую для него
весть в тот же день, когда беседовал об отношениях своей племянницы
к Ермаку с Максимом Яковлевичем.
— Мы готовы беседовать с тобою, — сказал Иоанн, — но только в присутствии наших ближних людей и без споров, если возможно, ибо всякий человек хвалит свою веру и не любит противоречия. Спор
ведет к ссоре, а я желаю тишины и любви.
К этому времени относится радостная
весть, с быстротою молнии облетевшая строгановские владения о возвращении отряда казаков под предводительством Ивана Кольца с громадной добычей и взятым в плен мурзой Бегбелием.
— Повторяю, мало ты любишь меня… В поход я пойду, обручившись с тобой, а ведь тебе ведомо, что мне надо заслужить царское прощение. Не хочу я
вести тебя, мою лапушку,
к алтарю непрощенным разбойником, да и не
поведу. Умру лучше, так и знай. Люблю я тебя больше жизни и не хочу на тебя пятно позора класть. Поняла меня, девушка?
— Ладно, атаман! — ответил есаул и
повел людей
к реке.
— О том не спорю, как не найтись, только
к чему ты речь
ведешь, девушка, в толк не возьму… В Москве ему не найти суженой, чтобы в нашу глушь поехала, — сказал старик Строганов.
— Може, венец-то это не княжеский, а брачный, ну, да это все едино… Коли мне суждено обвенчаться с Ксенией Яковлевной, так, значит, все равно Сибирь будет под рукой царя-батюшки. Без полной победы над нечистью не
вести мне
к алтарю мою лапушку, — добавил со вздохом Ермак Тимофеевич.
— Невдомек мне,
к чему ты речь
ведешь, тетушка.
Но не в том дело! На что ему жизнь без царева прощения, без права
повести любимую
к алтарю? Не о своей жизни заботился он, а о судьбе этих беззаботно спящих людей, которых он
повел на рискованное дело. Их гибель ляжет на его же душу, на которой и без того немало загубленных жизней в его кровавом прошлом, там, на Волге.
Ждала Ивана Кольца и Ксения Яковлевна. Веря теперь уже совершенно в непреложность слов Мариулы, уже отчасти исполнившихся, обрученная невеста Ермака Тимофеевича не сомневалась ни минуты, что доблестный есаул привезет Ермаку Тимофеевичу царское прощение. Тогда уничтожатся препятствия
к их браку. Он вернется сюда и
поведет ее
к алтарю.
К счастью, это была последняя тревога. Через каких-нибудь две недели все разъяснилось. Иван Кольцо с товарищами, московскими воеводами и царскими войсками подошел
к хоромам Строгановых. Здесь встретили прибывших хлебом и солью. Князя Болховского, Ивана Глухова и послов Ермаковых приняли в парадных горницах. Там и рассказал Иван Кольцо радостные московские
вести.
Друг и есаул Ермака был перед отъездом, как и в первый свой приезд, допущен в светлицу
к Ксении Яковлевне, до которой, как мы знаем, уже дошла радостная
весть о царских неизреченных милостях, оказанных Ермаку Тимофеевичу и его людям. С ним в светлицу отправился сам Семен Иоаникиевич Строганов.
Ксения Яковлевна Строганова стала в этот день княгиней Сибирской. Уж более недели, как всю усадьбу с быстротою молнии облетела
весть, что осыпанный царскими милостями завоеватель Сибири Ермак вернулся
к Строгановым, чтобы
вести свою обрученную невесту
к алтарю. В этот вожделенный день возвращения жениха Ксения Яковлевна проснулась особенно печальной. Находившаяся при ней Домаша заметила это и спросила...
После трапезы молодая Строганова удалилась в свою светлицу, а Семен Иоаникиевич
повел Ермака Тимофеевича в свою горницу, пригласил с собой и племянников. Там они приступили
к обсуждению вопроса о предстоящей свадьбе.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты?
к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь
вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет
к тебе в дом целый полк на постой. А если что,
велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Приготовь поскорее комнату для важного гостя, ту, что выклеена желтыми бумажками;
к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича, а вина
вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а не то я перерою весь его погреб.
Молчать! уж лучше слушайте, //
К чему я речь
веду: // Тот Оболдуй, потешивший // Зверями государыню, // Был корень роду нашему, // А было то, как сказано, // С залишком двести лет.
С ребятами, с дево́чками // Сдружился, бродит по лесу… // Недаром он бродил! // «Коли платить не можете, // Работайте!» — А в чем твоя // Работа? — «Окопать // Канавками желательно // Болото…» Окопали мы… // «Теперь рубите лес…» // — Ну, хорошо! — Рубили мы, // А немчура показывал, // Где надобно рубить. // Глядим: выходит просека! // Как просеку прочистили, //
К болоту поперечины //
Велел по ней возить. // Ну, словом: спохватились мы, // Как уж дорогу сделали, // Что немец нас поймал!