Неточные совпадения
— Ума не приложу, батюшка Максим Яковлевич,
что за напасть такая стряслась над девушкой… Кажись, с месяц всего, как кровь с молоком
была, красавица писаная, она и теперь краля кралей, но только все же и краски поубавились, и с тела немножко спала, а
о веселье прежнем и помину нет, сидит, в одно место смотрит, по целым часам не шелохнется, ни улыбки, не токмо смеху веселого девичьего, в светлице и не слыхать, оторопь даже берет…
О чем же
была эта мысль? Смотрела ли действительно Ксения Яковлевна на вращающегося деревянного петуха высокой избы новоотстроенного поселка или же устремляла свои взгляды на одну ей видимую точку, и мысль эта
была далека от высившейся среди новых строек избы? Откуда же мог закрасться в светлицу молодой хозяюшки счастливого строгановского дома неведомый в нем доселе гость — горе.
— Как нет! А посол-то царский,
что летось приезжал с грамотой? Тогда еще Семен Аникич говорил, как ты ему со взгляду и полюбилася, только и речи у него
было,
что о тебе, после того как увидел тебя при встрече… И теперь переписывается с Семеном Иоаникиевичем грамотами, все об тебе справляется… Видела я его тогда, из себя молодец, красивый, высокий, лицо бело-румяное, бородка пушистая, светло-русая, глаза голубые, ясные… Болтала и ты тогда,
что он тебе по нраву пришелся… Он — твой суженый…
— В нашей семье,
что в сказке
о трех братьях: «старший умный
был детина, второй так и сяк, третий вовсе
был дурак».
Люди между тем шли по направлению к указанному месту их будущего поселка. Все они
были, как мы уже сказали, молодец к молодцу, высокие, рослые, с открытыми, чисто русскими лицами, полными выражения отваги, презрения к смерти, но не зверства и злобы,
что несомненно как тогда, так и теперь предполагалось в разбойниках, хотя, как мы уже имели случай заметить, с представлением
о разбойнике соединялся менее страх,
чем сожаление.
Еще больше довольны
были сами Строгановы, в их владениях наступила такая тишь, гладь и Божья благодать,
что любо-дорого. Соседние бродячие племена быстро узнали,
что у Строганова появились силы во главе с Ермаком Тимофеевичем, имя которого
было грозою и за Каменным поясом. Они притихли, даже, видимо, помышлять перестали
о набегах и грабежах.
Начавшийся ропот и брожение среди людей сочтено
было Ермаком началом его спасения. Он надеялся,
что опасность предстоящего похода,
о котором он говорил старику Строганову, излечит его от рокового увлечения.
Такие или подобные им шли разговоры среди новых посельщиков строгановских. Ермак Тимофеевич если не знал
о них, то угадывал… Надо
было дать дело людям, иначе брожение среди них могло принять большие размеры — люди действительно могли уйти, не выдержав скуки однообразной жизни, а это —
что плотина: прорвется — не удержишь.
И Ермаку Тимофеевичу показалось,
что теперь ему тяжелее не в пример,
чем тогда, когда он любил ее один, когда не знал
о взаимности. Тогда и страдал он один. Теперь страдают они оба. Она сохнет, терзается! И кто виной тому? Он, он один! Теперь он не в силах уйти от нее. Она должна
быть его во
что бы то ни стало! Она любит его!
— Довольно, няня, — сказала та, когда старуха окончила сказку
о добром ласковом витязе и распрекрасной царевне, приключения которых благополучно окончились свадьбой. Антиповна там
была, «мед
пила, по усам текло, а в рот не попадало». — Уж и расскажешь ты,
чего и
быть не могло… Где у тебя усы-то?
Быть может, теперь Домаша уже передала своей молодой хозяюшке
о беседе с ним. Сердце Ермака трепетно забилось. «Что-то
будет? Что-то
будет?»
Максим Яковлевич и Никита Григорьевич уехали на охоту в то самое утро, когда узнали,
что в ночь
было предупреждено нападение кочевников, и уже успокоились, получив известие,
что Ермак с казаками возвращается обратно. Поэтому братья Ксении Яковлевны не знали
о приглашении Ермака Тимофеевича к ней в качестве знахаря.
«Надо удалить Ермака! — неслось далее в голове Строганова. — Но лишиться человека, которому с его людьми он обязан спокойствием и безопасностью? Не согласиться ли отпустить его с людьми за Каменный пояс? Ведь
есть у него царева грамота
о том,
что вправе воевать государевым именем сибирские земли. Ну да погуторим с ним ладком, авось
что и надумаем. Он парень хороший, сам поймет,
что не пара Аксюше».
Ермак побледнел. Он понял,
о чем будет эта речь.
—
Есть тот грех, — тихо ответил Ермак Тимофеевич, — урывками да поладили… Коли хотел начать речь со мной
о ней, сам, значит, смекнул,
что полонила меня девушка, а я уж как люблю ее, жизни не хватит рассказать любовь эту.
— Да ведь не ведал я тогда,
о чем твоя речь
была.
Таков
был его радужный план. Но главная заманчивость этого плана
была в том,
что он увидит Москву. И по дороге, от многих проезжих и прохожих людей, он слышал
о ней самые необычайные рассказы. Все, впрочем, рассказчики сходились на том,
что ноне на Москве жить жутко, да и приезжему надо держать ухо востро, иначе попадешь под замок, а оттуда уж и не выйдешь. Особенные ужасы рассказывали об Александровской слободе, хотя удостоверяли,
что жизнь там для опричников и полюбившихся им людей не жизнь, а Масленица.
— А к тому,
что хотела я ему сватать какую ни на
есть из твоих сенных девушек, да и брякнула
о том Семену Аникичу, а он мне в ответ: Ермака-де оженить нельзя, так как он волк, сам говорил мне. Как его ни корми, он все в лес глядит.
Они подошли к находившемуся недалеко от двери окну, заделанному крепкой и частой железной решеткой. Каземат представлял собой просторную горницу с койкой, лавкой и столом. За столом сидел пленный мурза, облокотившись и положив голову на руки.
О чем он думал?
О постигшей ли его неудаче,
о просторе ли родных степей, а
быть может, и об осиротевшей семье, жене и детях?
Ермак вспомнил,
что и он так часто сидел у себя в избе, думая
о Ксении, и в сердце его закралась жалость к этому дикому кочевнику, но все же человеку. Еще минута, и он готов
был броситься в ноги Семену Иоаникиевичу и умолять дать свободу пленнику. Но этого
было нельзя — мурза слишком опасен. Ермак пересилил себя и отошел от окна.
Ему невольно припомнилось его прошлое, жизнь беззаботная, бескручинная. Он жил воспоминаниями да памятью
о последних днях, проведенных у Строгановых, в светлице своей лапушки.
О будущем старался не думать. «
Чему быть, того не миновать», — утешал он себя русской фаталической пословицей и на этом несколько успокоился, порадовав горячо его любившего друга Ивана Ивановича. Его порядком смутило то настроение Ермака Тимофеевича, с которым он тронулся в опасный и трудный поход.
— Уж знаю, угадал,
что думаешь. Только знай и то,
что говорю я это неспроста… Сны у меня
о том
были верные.
— Я думала,
что гадать она умеет, цыганки-то на это горазды, а тогда еще ничего нам,
что будет, неведомо
было, я тебе и сказала
о Мариуле. Потом, как все объяснилось, до Семена Аникича дошло, он согласие свое дал, обручили вас с Ермаком Тимофеевичем, я об ней и думать забыла.
— Так гадать тебе не
о чем? — вдруг спросила молодая Строганова, видимо, совершенно не заинтересованная вопросом, кто
будет у них главой, Ермак ли или она…
Беседовала Мариула по душе действительно с одной Антиповной, но старуха тоже не
была словоохотлива, а потому никто не знал,
о чем их разговоры. Заметили только,
что после первой продолжительной беседы Лукерья Антиповна стала смотреть на Мариулу очень ласково.
Девушка
была так счастлива,
что ей захотелось
побыть подольше наедине с собой, чтобы свыкнуться с этим счастьем, насладиться им вполне, прежде
чем поделиться им с другими. Поэтому Домаша, вопреки своему обыкновению, не перебежала быстро двор, отделявший людские избы от хором, а, напротив, шла медленно. Ее радовало и то,
что она узнает
о судьбе Ксении Яковлевны. «Матушка все определит. Мне-то, мне рассказала все, как по писаному!» — думала она.
— Как зачем? Любопытно, да и люблю я всей душой Ксению Яковлевну. Стрясется с нею какая беда, все же мне легче
будет,
что заранее я
о том известилася. Може, какую и помогу могу оказать ей.
Радость в усадьбе Строгановых по поводу приезда Ивана Кольца с известием
о покорении Сибири не поддается описанию, тем более
что она
была и неожиданна, и своевременна.
Весть
о том,
что царь сделал Ермака Тимофеевича «князем Сибирским», с быстротою мысли облетела всю усадьбу. Довольнее всех
была Антиповна — ее Ксюшенька
будет княгиней.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло!
Что будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в
чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Артемий Филиппович.
О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры:
чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно
было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет
о жизни человека… (К Осипу.)Ну
что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку
выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Почтмейстер. Нет,
о петербургском ничего нет, а
о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж,
что вы не читаете писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Стародум.
О сударыня! До моих ушей уже дошло,
что он теперь только и отучиться изволил. Я слышал об его учителях и вижу наперед, какому грамотею ему
быть надобно, учася у Кутейкина, и какому математику, учася у Цыфиркина. (К Правдину.) Любопытен бы я
был послушать,
чему немец-то его выучил.