— Ничего, тетушка, теперь как будто лучше… Да не бережется. Чуть полегчает, сейчас же в конюшню к своим
любимым лошадям, а то кататься, а ноне время-то сырое, холодное, ну и простужается.
— О, нет, это далеко! Лучше в угловой, мы больше будем видеться. Ну, пойдем, — сказала Анна, дававшая вынесенный ей лакеем сахар
любимой лошади.
Малый у дверей бросился кликать кучера. Подъехал двуместный отлогий фаэтон с открытым верхом. Лошадей Анна Серафимовна любила и кое-когда захаживала в конюшню. Из экономии она для себя держала только тройку: пару дышловых, вороную с серой и одну для одиночки — она часто езжала в дрожках — темно-каракового рысака хреновского завода. Это была ее
любимая лошадь. За городом в Парке или в Сокольниках она обыкновенно говорила своему Ефиму:
Придя на другое утро, Николай Герасимович увидел свою
любимую лошадь, сплошь выпачканную желтою масляною краскою, которую и смыть было почти нельзя.
С террасы была видна часть дороги, шедшей по пригорку. На ней вскоре показался знакомый экипаж князя Сергея Сергеевича, запряженный четверкой лихих серых лошадей, замечательно подобранных по масти. Это были
любимые лошади княжны Людмилы. Она ими всеми любовалась и даже своеручно кормила хлебом.
Неточные совпадения
— А, они уже приехали! — сказала Анна, глядя на верховых
лошадей, которых только что отводили от крыльца. — Не правда ли, хороша эта
лошадь? Это коб. Моя
любимая. Подведи сюда, и дайте сахару. Граф где? — спросила она у выскочивших двух парадных лакеев. — А, вот и он! — сказала она, увидев выходившего навстречу ей Вронского с Весловским.
Вронский еще раз окинул взглядом прелестные,
любимые формы
лошади, дрожавшей всем телом, и, с трудом оторвавшись от этого зрелища, вышел из барака.
Чаще всего дети играли в цирк; ареной цирка служил стол, а конюшни помещались под столом. Цирк —
любимая игра Бориса, он был директором и дрессировщиком
лошадей, новый товарищ Игорь Туробоев изображал акробата и льва, Дмитрий Самгин — клоуна, сестры Сомовы и Алина — пантера, гиена и львица, а Лидия Варавка играла роль укротительницы зверей. Звери исполняли свои обязанности честно и серьезно, хватали Лидию за юбку, за ноги, пытались повалить ее и загрызть; Борис отчаянно кричал:
Должно быть, австрийцы тоже крепко осердились на дядю Максима. По временам в «Курьерке», исстари
любимой газете панов помещиков, упоминалось в реляциях его имя в числе отчаянных гарибальдийских сподвижников, пока однажды из того же «Курьерка» паны не узнали, что Максим упал вместе с
лошадью на поле сражения. Разъяренные австрийцы, давно уже, очевидно, точившие зубы на заядлого волынца (которым, чуть ли не одним, по мнению его соотечественников, держался еще Гарибальди), изрубили его, как капусту.
Павел велел себе оседлать
лошадь, самую красивую из всей конюшни: ему хотелось возобновить для себя также и это некогда столь
любимое им удовольствие.