Неточные совпадения
— Раскинул,
брат, по-молодецки раскинул, дьявольски умно придумал — трех зайцев, вопреки пословице, мы с тобой одним ударом ухлопали: любимца
князя Василия — треклятого Яшку извели, самого
князя подвели под государеву немилость, и даже дочка его, княжна Евпраксия, теперь в нашей власти. Так-ли говорю, Тишка?
За малолетством Иоанна делами царства начала править мать его, Елена.
Братья Василия Иоанновича, Юрий и Андрей, вздумали было воспользоваться малолетством своего племянника, великого
князя, и завладеть троном, но их замыслы были обнаружены правительницей и они оба были лишены за это свободы.
Князь Никита прибыл к
брату, не заезжая к себе домой, прямо из Александровской слободы, и такая поспешность для далеко неповоротливых старых вельмож того времени уже одна указывала на неотложное, серьезное дело.
Князь Василий с нетерпением ожидал приезда
брата из новой резиденции.
Услыхав доклад слуги о приближавшемся поезде,
князь, несмотря на серьезную болезнь ноги от раны, полученной им незадолго перед тем при отражении литовцев от Чернигова, ознаменовавшемся геройским подвигом со стороны
князя — взятием знамени пана Сапеги, — несмотря, повторяем, на эту болезнь, удержавшую его дома в такой важный момент московской жизни, он, опираясь на костыль, поспешно заковылял из своей опочивальни навстречу прибывшему
брату в переднюю горницу.
Впрочем, труды по службе, воинской и думской, тяжесть переживаемого времени вообще, положили свою печать на обоих
братьев, и они казались много старше своих лет, особенно
князь Василий, которого удручало, кроме того, еще личное горе: не прошло и года, как он похоронил свою любимую жену, княгиню Анастасию, сошедшую в могилу в сравнительно молодых годах.
Князь Никита не испытал семейных огорчений, как не испытал и сладостей семейной жизни: он был, как сам называл себя, «старым холостяком», отдававшим всю свою жизнь исключительно делам государственным и придворным интригам, что было в описываемое нами время нераздельно. Его сердце и ум были всецело поглощены колоссальным честолюбием, но в первом, впрочем, находили себе место привязанность к
брату и нежная любовь к племяннице.
Князь Василий платил
брату за любовь любовью же и, скажем правду, более искреннею.
В противоположность
брату,
князь держался вдали от придворной жизни, насколько, конечно, позволяло ему его положение, и лишь несомненно сознаваемая им польза его вмешательства или участия в судьбах любимого им отечества заставляла его с энергией браться за ратное или думское дело, по усмотрению государя.
Его младший
брат,
князь Никита, был замечательно схож с ним, но казался гораздо моложе, хотя разница в летах
братьев была невелика.
Троекратно облобызав приехавшего
брата,
князь Василий ввел его в брусяную избу с изразцовой лежанкой, с длинными дубовыми лавками вокруг стола, стоявшего ближе к переднему углу, и со множеством золотой и серебряной посуды, красиво уставленной на широких полках.
Князь Никита выпил вместе с
братом кубок душистого вина, троекратно облобызал свою племянницу в алые губы и сел, по приглашению
князя Василия, в красный угол избы.
Многочисленные слуги
князя Василия поставили между тем на стол всевозможные яства на серебряных блюдах, вина и меда в дорогих кувшинах, и
братья стали трапезовать, так как был обеденный час, — перевалило за полдень.
Разговор трапезовавших был односложен и вертелся на обыденных предметах:
князь Никита не начинал своего рассказа о событиях в Александровской слободе, а
брат его не задавал до защемления сердца интересующих его вопросов.
Когда слуги удалились,
князь Василий подошел к обоим дверям, ведшим в смежные горницы, тщательно притворил их и, вернувшись на место, обратился к
брату...
Князь Никита откашлянулся, погладил свою бороду и, придав своему лицу, как это было в его обыкновении при всякой серьезной беседе, возможно бесстрастное выражение, начал передавать
брату, который весь, что называется, превратился в слух, о виденном и слышанном им в Александровской слободе.
— Невозбранно казнить изменников опалою, смертию, лишением достояний, без всяких претительных докук со стороны духовенства… — тихо, наклонившись к самому уху
брата, проговорил
князь Никита.
— А разве вы не целовали крест сыну государя? — остановился
князь Василий прямо против
брата.
Князь Никита продолжал молчать; да и что было отвечать ему? Он глубоко сознавал, что
брат был прав, но ему не хотелось этого выказать. Он был слишком самолюбив, чтобы не страдать от сознания правоты другого, даже родного
брата.
— Угостить я рад всякого! — заметил
князь Василий, задетый
братом за струнку гостеприимства. Ин будь по-твоему… Скажи когда позовешь…
— Да полно, боярский ли он сын? — заметил
князь Никита, желая переменить разговор и зная, что
брат не оставит этого вопроса, составлявшего его конек, без горячего возражения.
Не ведал и
князь Василий, расхваливавший в это время
брату своего приемыша, какую великую службу сослужит этот приемыш его дочери, какою великою сторицею заплатит он за приют, любовь и ласку его.
Засидевшийся с
братом долее вечерен
князь Никита давно уже уехал со своею челядью.
Ее отец с матерью и двумя ее старшими
братьями, случайно отбившись от своего табора, попали в дальнюю вотчину
князя Василия Прозоровского, где у последнего были громадные табуны лошадей, и так как цыган Веденей оказался отличным коновалом, то
князь Василий охотно принял его в свою дворню, отвел ему землю под постройки и помог обзавестись оседлым хозяйством.
На этот день в доме
князя был назначен «почетный пир», на который
братом его,
князем Никитой, был позван Григорий Лукьянович Малюта Скуратов и другие вновь восходящие придворные светила.
Не то, видел он, делалось с его
братом,
князем Василием, выражение лица которого так испугало его, что он, отвращая могущую произойти катастрофу, решился удалить
брата с места казни.
Князь Никита не ошибся. Его
брат был так потрясен, что первою мыслью, когда приготовления его слуг напомнили ему о назначенном у него на сегодня пиршестве, было отменить его, но мысль, что этим он может подвести под опалу
брата, что
князя Никиту может за это постигнуть такая же участь, как и этих, сегодняшних жертв, повинных не более, чем в подобном проступке, и даже вовсе безвинных, заставила его сомкнуть уста, открывшиеся было, чтобы изречь это приказание.
При мысли о возможности подобной судьбы для любимого
брата холодный пот выступил, как мы видели, на лбу
князя Василия.
Эта мысль, мелькнувшая в его голове еще тогда, при разговоре с
братом, привезшим ему известия из Александровской слободы и уговаривавшим его постараться быть в ладу с новыми любимцами, заставила его сдаться на убеждения
князя Никиты и согласиться принять у себя Малюту и других.
И теперь
князь Василий старался успокоиться, убедить себя, что так надо, не для себя, о нет, а для дочери и…
брата!..
Под опалу разве подвести
князя Василия, да хитер и осторожен он, а еще хитрее
брат его,
князь Никита.
Так,
князь Михайло Темгрюкович Чаркасский,
брат Царицы, вместе с Малютой лично разрубили на части казначея государя — Хозяина Юрьевича Тютина, его жену, двух младенцев-сыновей и двух малолетних дочерей.
— А ты говори, да не заговаривайся: царь казнит изменников да себе супротивников, жестоко казнит, нечего греха таить, а кто в его царской милости, так по-царски и милует… Брат-то нашего,
князь Никита, при царе-батюшке первый человек после опричников… Надо, значит, к нему да к
князю Василию приступать оглядываясь! Не слетит их голова — своей поплатишься. К тому же, с Малютою тот и другой дружат чинно.
В редкие же появления свои перед «светлые царские очи» он был принимаем грозным владыкою милостиво, с заслуженным почетом и вниманием. Было ли это со стороны Иоанна должною данью заслугам старого
князя — славного военачальника, или
князь Василий был этим обязан своему
брату,
князю Никите, сумевшему, не поступивши в опричину, быть в великой милости у царя за свой веселый нрав, тактичность ловкого царедворца и постоянное добровольное присутствие при его особе в слободе и в столице, — неизвестно.
Там он обменялся своим сердцем с одной из сенных девушек молодой княжны — полногрудой белокурой и голубоокой Машей, той самой, если помнит читатель, которая, в день приезда
князя Никиты к
брату с невеселыми вестями из Александровской слободы, подшучивала над Танюшей, что она «не прочь бы от кокошника», и получила от цыганки достодолжный отпор.
Слух о перебежавшей к Малюте холопке
князя Василия достиг до
брата его,
князя Никиты, и не на шутку обеспокоил его, тем более, что это происшествие почти совпало с явной переменой в отношениях к нему его друга, Григория Лукьяновича.
Князь Василий опомнился, выпустил кафтан
брата и в изнеможении опустился на лавку.
Князь Никита вкратце рассказал
брату о намеках, сделанных ему Малютой по поводу княжны Евпраксии, и возможности со стороны
князя Василия согласия на брак ее с ним, Малютою.
Князь Василий сидел, задыхаясь от волнения. Лицо его то наливалось кровью, то мертвенно бледнело, и когда
брат кончил, он истерически захохотал.
— Что ты, что ты, шалый, затевать хочешь? — вскочил в свою очередь перепуганный
князь Никита. — Ведь он мне обиняком говорил, под видом шутки, а тебе я, как
брату, сказал в предупреждение… С чего же кашу заваривать? Неровен час, сами не расхлебаем… Пожалей, повторяю, меня, дочь… Силен он, татарский выродок…
Князь Василий зашатался.
Брат поддержал его и усадил на скамью.
Князь Никита молчал. Он знал характер
брата и дал ему успокоиться.
Так и произошло: гнев
князя Василия прошел, он поднял голову и при виде испуганного насмерть лица
брата даже слегка улыбнулся.
Князь Никита постарался еще более успокоить
брата и уже не решился высказать ему свое предположение, что Малюта переманил Татьяну, замыслив похищение княжны Евпраксии. Да он и сам отбросил это подозрение, когда
князь Василий рассказал ему причину бегства Татьяны, слышанную им от ключника.
Беседа
братьев приняла дружеский характер, и
князь Василий даже обещал
брату при прощании побывать вскоре в Александровской слободе.
Последний разговор с
братом не мог не оставить в уме
князя Василий Прозоровского некоторого впечатления.
На выручку
брату подоспел
князь Никита.
Одновременно с этим взглядом на
князя был устремлен другой — взгляд его
брата,
князя Василия, полный благодарности.
С облегченным сердцем, почти радостный выехал на другой день
князь Василий, простившись с
братом, в Москву. За ним, на особой телеге, в деревянной клетке, везли двух великолепных борзых собак — царский подарок.
Для охотника местность эта представляла роскошное приволье, а
князь Никита не преувеличивал, говоря царю о страсти
брата гоняться за зверьем.