Неточные совпадения
Анжель, между тем, кланялась направо и налево с движением руки или улыбкой; ложа же ее
стала наполняться теми постоянными посетителями
первых рядов, как милости, с глупой улыбкой на устах искавшими благосклонного взгляда ее темных глаз.
Пропорционально сложенная фигура, гибкий
стан с
первого взгляда обличали в нем необычайную мускулистую силу, впечатление которой ослаблялось врожденной грацией.
Лора посмотрела по указанию брата и нахмурила брови. После
первого акта, когда они собирались выйти в фойе, в ложу вошел Облонский и вместе с ними отправился в зал. При появлении в фойе Анжелика
стала центром всех взглядов.
Когда она описывала свои
первые мечты, свои впечатления
первой встречи с князем Облонским, то выражалась просто, не колеблясь, но по мере того как она углублялась в рассказ, слова ее
становились менее определенными.
Я хотела тебе сказать, что после моего
первого проступка я
стала тем, что я есть, и ты, полюбив одного человека и сделавшись его жертвой, также не избежишь своей судьбы… нет состраданья, нет будущности, нет извинения для обесчещенной девушки, если она бедна…
Сергей Сергеевич наконец
первый потерял терпение и
стал довольно красноречиво для своих гостей взглядывать на стоявшие на камине изящные часы, вделанные в пьедестал из черного мрамора модели памятника Петра Великого в Петербурге.
Во-первых, было бы бесполезным притворяться перед Степаном — он слишком давно служит у аристократов, чтобы не знать их вдоль и поперек; во-вторых, Степан был слишком ничтожен в глазах своего барина, чтобы тот
стал перед ним стесняться более, чем перед какой-нибудь борзой собакой из своей своры.
Они оба снова жадно
стали пить нектар
первых минут взаимной любви,
первых порывов неиспытанной ими доселе взаимной страсти — пили и не могли насытиться.
«Теперь сходитесь». // Хладнокровно, // Еще не целя, два врага // Походкой твердой, тихо, ровно // Четыре перешли шага, // Четыре смертные ступени. // Свой пистолет тогда Евгений, // Не преставая наступать, //
Стал первый тихо подымать. // Вот пять шагов еще ступили, // И Ленский, жмуря левый глаз, // Стал также целить — но как раз // Онегин выстрелил… Пробили // Часы урочные: поэт // Роняет молча пистолет.
За утренним чаем небрежно просматривал две местные газеты, — одна из них каждый день истерически кричала о засилии инородцев, безумии левых партий и приглашала Россию «вернуться к национальной правде», другая, ссылаясь на
статьи первой, уговаривала «беречь Думу — храм свободного, разумного слова» и доказывала, что «левые» в Думе говорят неразумно.
— Позвольте. Была во Франции революция, и всех казнили. Пришел Наполеон и все взял. Революция — это первый человек, а Наполеон — второй человек. А вышло, что Наполеон
стал первый человек, а революция стала второй человек. Так или не так?
Немецкая наука, и это ее главный недостаток, приучилась к искусственному, тяжелому, схоластическому языку своему именно потому, что она жила в академиях, то есть в монастырях идеализма. Это язык попов науки, язык для верных, и никто из оглашенных его не понимал; к нему надобно было иметь ключ, как к шифрованным письмам. Ключ этот теперь не тайна; понявши его, люди были удивлены, что наука говорила очень дельные вещи и очень простые на своем мудреном наречии; Фейербах
стал первый говорить человечественнее.
Здесь — вольное, безобидное состязание с юнкерами других рот. Надо во что бы то ни
стало первыми выскочить на улицу и завладеть передовой, головной тройкой. Весело ехать впереди других!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе не будет времени думать об этом. И как можно и с какой
стати себя обременять этакими обещаниями?
— // Не
стал и разговаривать: // «Эй, перемена
первая!» — // И начал нас пороть.
Стародум. А! Сколь великой душе надобно быть в государе, чтоб
стать на стезю истины и никогда с нее не совращаться! Сколько сетей расставлено к уловлению души человека, имеющего в руках своих судьбу себе подобных! И во-первых, толпа скаредных льстецов…
Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не
стало ни жен, ни дев и нечем было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы
первые взялись за ум.
Уже при
первом свидании с градоначальником предводитель почувствовал, что в этом сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно, что от него пахнет трюфелями. Долгое время он боролся с своею догадкою, принимая ее за мечту воспаленного съестными припасами воображения, но чем чаще повторялись свидания, тем мучительнее
становились сомнения. Наконец он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской опеки Половинкину.