Неточные совпадения
Да, в жизни есть пристрастие к возвращающемуся ритму, к повторению мотива; кто
не знает, как старчество близко к детству? Вглядитесь, и
вы увидите, что по обе стороны полного разгара жизни, с ее венками из цветов и терний, с ее колыбелями и гробами, часто повторяются эпохи, сходные в главных чертах. Чего юность еще
не имела, то уже утрачено; о чем юность мечтала, без личных видов, выходит светлее, спокойнее и также без личных видов из-за туч и зарева.
За домом, знаете, большой сад, мы туда, думаем, там останемся сохранны; сели, пригорюнившись, на скамеечках, вдруг откуда ни возьмись ватага солдат, препьяных, один бросился с Павла Ивановича дорожный тулупчик скидывать; старик
не дает, солдат выхватил тесак да по лицу его и хвать, так у них до кончины шрам и остался; другие принялись за нас, один солдат вырвал
вас у кормилицы, развернул пеленки, нет ли-де каких ассигнаций или брильянтов, видит, что ничего нет, так нарочно, озорник, изодрал пеленки, да и бросил.
Мы все скорей со двора долой, пожар-то все страшнее и страшнее, измученные,
не евши, взошли мы в какой-то уцелевший дом и бросились отдохнуть;
не прошло часу, наши люди с улицы кричат: «Выходите, выходите, огонь, огонь!» — тут я взяла кусок равендюка с бильярда и завернула
вас от ночного ветра; добрались мы так до Тверской площади, тут французы тушили, потому что их набольшой жил в губернаторском доме; сели мы так просто на улице, караульные везде ходят, другие, верховые, ездят.
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она увидела, что в углу солдаты что-то едят, взяла
вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие, солдаты ничего
не поняли, а таки вспрынули со смеха и дали ей для
вас хлеба моченого с водой и ей дали краюшку.
— Я пропусков
не велел никому давать, зачем
вы едете? чего
вы боитесь? я велел открыть рынки.
— Как, — сказал я, —
вы француз и были в нашей армии, это
не может быть!
— Как? что? — закричал набожный братец. —
Вы меня за этим звали… — и так бросил образ, что серебряная риза его задребезжала. Тут и Сенатор закричал голосом еще страшнейшим. Я опрометью бросился на верхний этаж и только успел видеть, что чиновник и племянник, испуганные
не меньше меня, ретировались на балкон.
Мы с
вами старые друзья, и я привык говорить с
вами откровенно: штатской службой, университетом
вы ни вашему молодому человеку
не сделаете добра, ни пользы для общества.
—
Вам здесь
не место, извольте идти, а
не то я и на руках снесу.
Кто-то посоветовал ему послать за священником, он
не хотел и говорил Кало, что жизни за гробом быть
не может, что он настолько знает анатомию. Часу в двенадцатом вечера он спросил штаб-лекаря по-немецки, который час, потом, сказавши: «Вот и Новый год, поздравляю
вас», — умер.
— Я так и думал, — заметил ему мой отец, поднося ему свою открытую табакерку, чего с русским или немецким учителем он никогда бы
не сделал. — Я очень хотел бы, если б
вы могли le dégourdir un peu, [сделать его немного развязнее (фр.).] после декламации, немного бы потанцевать.
— Нет,
не возьму,
вы не заслуживаете, потому что
вы «импертинент». [дерзкий (от фр. impertinent).]
—
Вы не слыхали? — спросил он.
Старик Бушо
не любил меня и считал пустым шалуном за то, что я дурно приготовлял уроки, он часто говаривал: «Из
вас ничего
не выйдет», но когда заметил мою симпатию к его идеям régicides, [цареубийственным (фр.).] он сменил гнев на милость, прощал ошибки и рассказывал эпизоды 93 года и как он уехал из Франции, когда «развратные и плуты» взяли верх. Он с тою же важностию,
не улыбаясь, оканчивал урок, но уже снисходительно говорил...
— Я, право, думал, что из
вас ничего
не выйдет, но ваши благородные чувства спасут
вас.
— Что это
вас нигде
не сыщешь, и чай давно подан, и все в сборе, я уже искала, искала
вас, ноги устали,
не под лета мне бегать; да и что это на сырой траве лежать?.. вот будет завтра насморк, непременно будет.
— Ну, полноте, полноте, — говорил я, смеясь, старушке, — и насморку
не будет, и чаю я
не хочу, а
вы мне украдьте сливок получше, с самого верху.
Улыбнитесь, пожалуй, да только кротко, добродушно, так, как улыбаются, думая о своем пятнадцатом годе. Или
не лучше ли призадуматься над своим «Таков ли был я, расцветая?» и благословить судьбу, если у
вас была юность (одной молодости недостаточно на это); благословить ее вдвое, если у
вас был тогда друг.
— С правой стороны вашей стоит vin de Graves,
вы опять
не ошибитесь, — и Тирье, пихая огромную щепотку табаку в широкий и вздернутый в одну сторону нос, сыпал табак на тарелку.
При этом
не мешает заметить, что Сенатор был двумя годами старше моего отца и говорил ему ты, а тот, в качестве меньшего брата, —
вы.
— Скажите, пожалуйста, откровенно, ну как
вы находите семейную жизнь, брак? Что, хорошо, что ли, или
не очень?
— Какая смелость с вашей стороны, — продолжал он, — я удивляюсь
вам; в нормальном состоянии никогда человек
не может решиться на такой страшный шаг. Мне предлагали две, три партии очень хорошие, но как я вздумаю, что у меня в комнате будет распоряжаться женщина, будет все приводить по-своему в порядок, пожалуй, будет мне запрещать курить мой табак (он курил нежинские корешки), поднимет шум, сумбур, тогда на меня находит такой страх, что я предпочитаю умереть в одиночестве.
— Ха, ха, ха, — как я узнаю моего учителя физиологии и материализма, — сказал я ему, смеясь от души, — ваше замечание так и напомнило мне те блаженные времена, когда я приходил к
вам, вроде гетевского Вагнера, надоедать моим идеализмом и выслушивать
не без негодования ваши охлаждающие сентенции.
— Как зачем? Да разве
вы не знаете, что Родион Гейман
не приходил на лекцию,
вы,
не желая потерять времени по-пустому, пошли слушать другую.
— Слушайте, — сказал я, —
вы можете быть уверены, что ректор начнет
не с
вас, а с меня; говорите то же самое с вариациями;
вы же и в самом деле ничего особенного
не сделали.
Не забудьте одно: за то, что
вы шумели, и за то, что лжете, — много-много
вас посадят в карцер; а если
вы проболтаетесь да кого-нибудь при мне запутаете, я расскажу в аудитории, и мы отравим
вам ваше существование.
Вроде патента он носил в кармане письмо от Гете, в котором Гете ему сделал прекурьезный комплимент, говоря: «Напрасно извиняетесь
вы в вашем слоге:
вы достигли до того, до чего я
не мог достигнуть, —
вы забыли немецкую грамматику».
— Экое счастье, что мне пришлось у
вас читать, я
вас не выдам.
Он говорил колодникам в пересыльном остроге на Воробьевых горах: «Гражданский закон
вас осудил и гонит, а церковь гонится за
вами, хочет сказать еще слово, еще помолиться об
вас и благословить на путь». Потом, утешая их, он прибавлял, что «они, наказанные, покончили с своим прошедшим, что им предстоит новая жизнь, в то время как между другими (вероятно, других, кроме чиновников,
не было налицо) есть ещё большие преступники», и он ставил в пример разбойника, распятого вместе с Христом.
— Вам-то, милостивый государь, в вашем звании как
не стыдно?
Больной уставил на меня глаза и пробормотал: «Это
вы?» Он назвал меня. «
Вы меня
не узнаете», — прибавил он голосом, который ножом провел по сердцу.
Под конец он
не выдержал и сказал: — Жаль-с, очень жаль-с, что обстоятельства-с помешали-с заниматься делом-с — у
вас прекрасные-с были-с способности-с.
— Да ведь
не всем же, — говорил я ему, — за
вами на небо лезть.
Вы не можете себе представить сладкое чувство воли после четырехлетних занятий.
— Пишите, пишите, — я пришла взглянуть,
не воротился ли Вадя, дети пошли гулять, внизу такая пустота, мне сделалось грустно и страшно, я посижу здесь, я
вам не мешаю, делайте свое дело.
—
Не сердитесь, у меня нервы расстроены; я все понимаю, идите вашей дорогой, для
вас нет другой, а если б была,
вы все были бы
не те. Я знаю это, но
не могу пересилить страха, я так много перенесла несчастий, что на новые недостает сил. Смотрите,
вы ни слова
не говорите Ваде об этом, он огорчится, будет меня уговаривать… вот он, — прибавила старушка, поспешно утирая слезы и прося еще раз взглядом, чтоб я молчал.
— Пугачевщина-с, вот посмотрите, и мы с
вами не уйдем, посадят нас на кол…
— Прежде, нежели посадят нас на кол, — отвечал я, — боюсь, чтоб
не посадили на цепь. Знаете ли
вы, что сегодня ночью полиция взяла Огарева?
— Ведь вот я
вам говорил, всегда говорил, до чего это доведет… да, да, этого надобно было ждать, прошу покорно, — ни телом, ни душой
не виноват, а и меня, пожалуй, посадят; эдак шутить нельзя, я знаю, что такое казематы.
— Помилуйте, зачем же это? Я
вам советую дружески: и
не говорите об Огареве, живите как можно тише, а то худо будет.
Вы не знаете, как эти дела опасны — мой искренний совет: держите себя в стороне; тормошитесь как хотите, Огареву
не поможете, а сами попадетесь. Вот оно, самовластье, — какие права, какая защита; есть, что ли, адвокаты, судьи?
— Тут нет места хотеть или
не хотеть, — отвечал он, — только я сомневаюсь, чтоб Орлов мог много сделать; после обеда пройдите в кабинет, я его приведу к
вам. Так вот, — прибавил он, помолчав, — и ваш черед пришел; этот омут всех утянет.
— Я
не могу
вам дать позволения, — сказал он, — ваш родственник au secret. [под строгим арестом (фр.).] Очень жаль!
— Добросовестный;
вы знаете, что без добросовестного полиция
не может входить в дом.
В частном доме
не было для меня особой комнаты. Полицмейстер велел до утра посадить меня в канцелярию. Он сам привел меня туда, бросился на кресла и, устало зевая, бормотал: «Проклятая служба; на скачке был с трех часов да вот с
вами провозился до утра, — небось уж четвертый час, а завтра в девять часов с рапортом ехать».
— С жиру, собаки, бесятся! — говорил он. — Сидели б, бестии, покойно у себя, благо мы молчим да мирволим. Видишь, важность какая! поругались — да и тотчас начальство беспокоить. И что
вы за фря такая? Словно
вам в первый раз — да
вас назвать нельзя,
не выругавши, — таким ремеслом занимаетесь.
— Как
вам это
не стыдно допускать такой беспорядок? сколько раз
вам говорил? уважение к месту теряется, — шваль всякая станет после этого содом делать.
Вы потакаете слишком этим мошенникам. Это что за человек? — спросил он обо мне.
Частный пристав, в присутствии которого я писал письмо, уговаривал
не посылать его. «Напрасно-с, ей-богу, напрасно-с утруждаете генерала; скажут: беспокойные люди, —
вам же вред, а пользы никакой
не будет».
— Это-то и прекрасно, — сказал он, пристально посмотревши на меня, — и
не знайте ничего.
Вы меня простите, а я
вам дам совет:
вы молоды, у
вас еще кровь горяча, хочется поговорить, это — беда;
не забудьте же, что
вы ничего
не знаете, это единственный путь спасения.
Вопросы предлагались письменно; наивность некоторых была поразительна. «
Не знаете ли
вы о существовании какого-либо тайного общества?
Не принадлежите ли
вы к какому-нибудь обществу — литературному или иному? — кто его члены? где они собираются?»
—
Вы, я вижу, ничего
не знаете, — сказал, перечитывая ответы, Цынский. — Я
вас предупредил —
вы усложните ваше положение.
— А
вас, monsieur Герцен, вся комиссия ждала целый вечер; этот болван привез
вас сюда в то время, как
вас требовали к князю Голицыну. Мне очень жаль, что
вы здесь прождали так долго, но это
не моя вина. Что прикажете делать с такими исполнителями? Я думаю, пятьдесят лет служит и все чурбан. Ну, пошел теперь домой! — прибавил он, изменив голос на гораздо грубейший и обращаясь к квартальному.