Неточные совпадения
Отец мой строго взглянул на меня и замял разговор. Граф геройски поправил дело,
он сказал,
обращаясь к моему отцу, что «
ему нравятся такие патриотические чувства». Отцу моему
они не понравились, и
он мне задал после
его отъезда страшную гонку. «Вот что значит говорить очертя голову обо всем, чего ты не понимаешь и не можешь понять; граф из верности своему королю служил нашему императору». Действительно, я этого не понимал.
Тихо и важно подвигался «братец», Сенатор и мой отец пошли
ему навстречу.
Он нес с собою, как носят на свадьбах и похоронах, обеими руками перед грудью — образ и протяжным голосом, несколько в нос,
обратился к братьям с следующими словами...
Ни в каком случае
он не считал ни на кого, и я не помню, чтоб
он к кому-нибудь
обращался с значительной просьбой.
— Проси, — говорил мой отец и,
обращаясь к Пименову, прибавлял: — Дмитрий Иванович, пожалуйста, будьте осторожны при
нем; у
него несчастный тик, когда
он говорит, как-то странно заикается, точно будто у
него хроническая отрыжка. — При этом
он представлял совершенно верно полковника. — Я знаю, вы человек смешливый, пожалуйста, воздержитесь.
Государь, увидев несколько лиц, одетых в партикулярных платьях (в числе следовавших за экипажем), вообразил, что это были лица подозрительные, приказал взять этих несчастных на гауптвахты и,
обратившись к народу, стал кричать: „Это все подлые полячишки,
они вас подбили!“ Подобная неуместная выходка совершенно испортила, по моему мнению, результаты».
Симоновский архимандрит Мелхиседек сам предложил место в своем монастыре. Мелхиседек был некогда простой плотник и отчаянный раскольник, потом
обратился к православию, пошел в монахи, сделался игумном и, наконец, архимандритом. При этом
он остался плотником, то есть не потерял ни сердца, ни широких плеч, ни красного, здорового лица.
Он знал Вадима и уважал
его за
его исторические изыскания о Москве.
— Вот, князь, — продолжал государь, — вот я вам дам образчик университетского воспитания, я вам покажу, чему учатся там молодые люди. Читай эту тетрадь вслух, — прибавил
он,
обращаясь снова
к Полежаеву.
К утру канцелярия начала наполняться; явился писарь, который продолжал быть пьяным с вчерашнего дня, — фигура чахоточная, рыжая, в прыщах, с животно-развратным выражением в лице.
Он был во фраке кирпичного цвета, прескверно сшитом, нечистом, лоснящемся. Вслед за
ним пришел другой, в унтер-офицерской шинели, чрезвычайно развязный.
Он тотчас
обратился ко мне с вопросом...
— Вон отсюда, вон, что здесь, торговая баня или кабак? Прогнавши «сволочь»,
он обратился к квартальному...
Когда я взошел,
он обратился к какой-то фигуре, смиренно сидевшей в углу, и сказал...
— А вас, monsieur Герцен, вся комиссия ждала целый вечер; этот болван привез вас сюда в то время, как вас требовали
к князю Голицыну. Мне очень жаль, что вы здесь прождали так долго, но это не моя вина. Что прикажете делать с такими исполнителями? Я думаю, пятьдесят лет служит и все чурбан. Ну, пошел теперь домой! — прибавил
он, изменив голос на гораздо грубейший и
обращаясь к квартальному.
— Вот, — сказал я,
обращаясь к председателю, — какая несправедливость! Я под следствием за сен-симонизм, а у вас, князь, томов двадцать
его сочинений!
Тюфяев знал своих гостей насквозь, презирал
их, показывал
им иногда когти и вообще
обращался с
ними в том роде, как хозяин
обращается с своими собаками: то с излишней фамильярностью, то с грубостию, выходящей из всех пределов, — и все-таки
он звал
их на свои обеды, и
они с трепетом и радостью являлись
к нему, унижаясь, сплетничая, подслуживаясь, угождая, улыбаясь, кланяясь.
Курбановский увидел, что с
ними не столкуешь и что доля Кирилла и Мефодия
ему не удается.
Он обратился к исправнику. Исправник обрадовался донельзя;
ему давно хотелось показать свое усердие
к церкви —
он был некрещеный татарин, то есть правоверный магометанин, по названию Девлет-Кильдеев.
Снова влетел Дубельт, этот раз приосанившись и застегнувшись.
Он тотчас
обратился к генералу и спросил, что
ему нужно? Генерал правильно, как ординарцы говорят, когда являются
к начальникам, отрапортовал...
Какая-то барыня держала у себя горничную, не имея на нее никаких документов, горничная просила разобрать ее права на вольность. Мой предшественник благоразумно придумал до решения дела оставить ее у помещицы в полном повиновении. Мне следовало подписать; я
обратился к губернатору и заметил
ему, что незавидна будет судьба девушки у ее барыни после того, как она подавала на нее просьбу.
К полудню приехали становой и писарь, с
ними явился и наш сельский священник, горький пьяница и старый старик.
Они освидетельствовали тело, взяли допросы и сели в зале писать. Поп, ничего не писавший и ничего не читавший, надел на нос большие серебряные очки и сидел молча, вздыхая, зевая и крестя рот, потом вдруг
обратился к старосте и, сделавши движение, как будто нестерпимо болит поясница, спросил
его...
Кто знал
их обоих, тот поймет, как быстро Грановский и Станкевич должны были ринуться друг
к другу. В
них было так много сходного в нраве, в направлении, в летах… и оба носили в груди своей роковой зародыш преждевременной смерти. Но для кровной связи, для неразрывного родства людей сходства недостаточно. Та любовь только глубока и прочна, которая восполняет друг друга, для деятельной любви различие нужно столько же, сколько сходство; без
него чувство вяло, страдательно и
обращается в привычку.
Одного из редакторов, помнится Дюшена, приводили раза три из тюрьмы в ассизы по новым обвинениям и всякий раз снова осуждали на тюрьму и штраф. Когда
ему в последний раз, перед гибелью журнала, было объявлено, решение,
он,
обращаясь к прокурору, сказал: «L'addition, s'il vous plaît?» [Сколько с меня всего? (фр.)] —
ему в самом деле накопилось лет десять тюрьмы и тысяч пятьдесят штрафу.
Он говорил Прудону, что последние нумера «Voix du Peuple» слабы; Прудон рассматривал
их и становился все угрюмее, потом, совершенно рассерженный,
обратился к редакторам...
Я посмотрел на
него и,
обращаясь к Мордини, сказал
ему...
— Я покоряюсь необходимостям (je me plie aux necessites).
Он куда-то ехал; я оставил
его и пошел вниз, там застал я Саффи, Гверцони, Мордини, Ричардсона, все были вне себя от отъезда Гарибальди. Взошла m-me Сили и за ней пожилая, худенькая, подвижная француженка, которая адресовалась с чрезвычайным красноречием
к хозяйке дома, говоря о счастье познакомиться с такой personne distinguee. [выдающейся личностью (фр.).] M-me Сили
обратилась к Стансфильду, прося
его перевести, в чем дело. Француженка продолжала...