Неточные совпадения
Да, в жизни есть пристрастие к возвращающемуся ритму, к повторению мотива; кто не знает, как старчество близко к детству? Вглядитесь, и вы увидите, что по обе стороны полного разгара жизни,
с ее венками из цветов и терний,
с ее колыбелями и гробами, часто повторяются эпохи, сходные в главных чертах. Чего юность еще не имела, то уже утрачено; о чем юность мечтала, без личных
видов, выходит светлее, спокойнее и также без личных
видов из-за туч и зарева.
Дни за два шум переставал, комната была отворена — все в ней было по-старому, кой-где валялись только обрезки золотой и цветной бумаги; я краснел, снедаемый любопытством, но Кало,
с натянуто серьезным
видом, не касался щекотливого предмета.
Братья и сестры его боялись и не имели
с ним никаких сношений, наши люди обходили его дом, чтоб не встретиться
с ним, и бледнели при его
виде; женщины страшились его наглых преследований, дворовые служили молебны, чтоб не достаться ему.
С Сенатором удалялся, во-первых, Кало, а во-вторых, все живое начало нашего дома. Он один мешал ипохондрическому нраву моего отца взять верх, теперь ему была воля вольная. Новый дом был печален, он напоминал тюрьму или больницу; нижний этаж был со сводами, толстые стены придавали окнам
вид крепостных амбразур; кругом дома со всех сторон был ненужной величины двор.
Преданность и кротость,
с которой он говорил, его несчастный
вид, космы желто-седых волос по обеим сторонам голого черепа глубоко трогали меня.
Повар был поражен, как громом; погрустил, переменился в лице, стал седеть и… русский человек — принялся попивать. Дела свои повел он спустя рукава, Английский клуб ему отказал. Он нанялся у княгини Трубецкой; княгиня преследовала его мелким скряжничеством. Обиженный раз ею через меру, Алексей, любивший выражаться красноречиво, сказал ей
с своим важным
видом, своим голосом в нос...
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на столе в том
виде, как он умер: во фраке, без галстука,
с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
На его место поступил брауншвейг-вольфенбюттельский солдат (вероятно, беглый) Федор Карлович, отличавшийся каллиграфией и непомерным тупоумием. Он уже был прежде в двух домах при детях и имел некоторый навык, то есть придавал себе
вид гувернера, к тому же он говорил по-французски на «ши»,
с обратным ударением. [Англичане говорят хуже немцев по-французски, но они только коверкают язык, немцы оподляют его. (Прим. А. И. Герцена.)]
Там наш повар приготовлял наскоро дорожный обед
с недовольным и ироническим
видом.
Вид из него обнимал верст пятнадцать кругом; озера нив, колеблясь, стлались без конца; разные усадьбы и села
с белеющими церквами видны были там-сям; леса разных цветов делали полукруглую раму, и черезо все — голубая тесьма Москвы-реки.
Прошло еще пять лет, я был далеко от Воробьевых гор, но возле меня угрюмо и печально стоял их Прометей — А. Л. Витберг. В 1842, возвратившись окончательно в Москву, я снова посетил Воробьевы горы, мы опять стояли на месте закладки, смотрели на тот же
вид и также вдвоем, — но не
с Ником.
…Тихо проходил я иногда мимо его кабинета, когда он, сидя в глубоких креслах, жестких и неловких, окруженный своими собачонками, один-одинехонек играл
с моим трехлетним сыном. Казалось, сжавшиеся руки и окоченевшие нервы старика распускались при
виде ребенка, и он отдыхал от беспрерывной тревоги, борьбы и досады, в которой поддерживал себя, дотрагиваясь умирающей рукой до колыбели.
В субботу вечером явился инспектор и объявил, что я и еще один из нас может идти домой, но что остальные посидят до понедельника. Это предложение показалось мне обидным, и я спросил инспектора, могу ли остаться; он отступил на шаг, посмотрел на меня
с тем грозно грациозным
видом,
с которым в балетах цари и герои пляшут гнев, и, сказавши: «Сидите, пожалуй», вышел вон. За последнюю выходку досталось мне дома больше, нежели за всю историю.
Этот знаток вин привез меня в обер-полицмейстерский дом на Тверском бульваре, ввел в боковую залу и оставил одного. Полчаса спустя из внутренних комнат вышел толстый человек
с ленивым и добродушным
видом; он бросил портфель
с бумагами на стул и послал куда-то жандарма, стоявшего в дверях.
Спешившиеся уланы сидели кучками около лошадей, другие садились на коней; офицеры расхаживали,
с пренебрежением глядя на полицейских; плац-адъютанты приезжали
с озабоченным
видом,
с желтым воротником и, ничего не сделавши, — уезжали.
Получив последний вопрос, я сидел один в небольшой комнате, где мы писали. Вдруг отворилась дверь, и взошел Голицын jun.
с печальным и озабоченным
видом.
Зверь, бешеная собака, когда кусается, делает серьезный
вид, поджимает хвост, а этот юродивый вельможа, аристократ, да притом
с славой доброго человека… не постыдился этой подлой шутки.
Я ходил
с полчаса, как вдруг повстречался мне человек в мундирном сертуке без эполет и
с голубым pour le mérite [орденской лентой (фр.).] на шее. Он
с чрезвычайной настойчивостью посмотрел на меня, прошел, тотчас возвратился и
с дерзким
видом спросил меня...
Бледные, изнуренные,
с испуганным
видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях
с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует
с Ледовитого моря, шли в могилу.
«Межемерия, межемерия!» — говорят мужики
с тем
видом,
с которым в 12 году говорили: «Француз, француз!» Является староста поклониться
с миром.
Близ Москвы, между Можайском и Калужской дорогой, небольшая возвышенность царит над всем городом. Это те Воробьевы горы, о которых я упоминал в первых воспоминаниях юности. Весь город стелется у их подошвы,
с их высот один из самых изящных
видов на Москву. Здесь стоял плачущий Иоанн Грозный, тогда еще молодой развратник, и смотрел, как горела его столица; здесь явился перед ним иерей Сильвестр и строгим словом пересоздал на двадцать лет гениального изверга.
Но Александр умер, и Аракчеев пал. Дело Витберга при Николае приняло тотчас худший
вид. Оно тянулось десять лет и
с невероятными нелепостями. Обвинительные пункты, признанные уголовной палатой, отвергаются сенатом. Пункты, в которых оправдывает палата, ставятся в вину сенатом. Комитет министров принимает все обвинения. Государь, пользуясь «лучшей привилегией царей — миловать и уменьшать наказания», прибавляет к приговору — ссылку на Вятку.
С кончиной княжны все приняло разом, как в гористых местах при захождении солнца, мрачный
вид: длинные черные тени легли на все.
Ребенок должен был быть
с утра зашнурован, причесан, навытяжке; это можно было бы допустить в ту меру, в которую оно не вредно здоровью; но княгиня шнуровала вместе
с талией и душу, подавляя всякое откровенное, чистосердечное чувство, она требовала улыбку и веселый
вид, когда ребенку было грустно, ласковое слово, когда ему хотелось плакать,
вид участия к предметам безразличным, словом — постоянной лжи.
С десяти часов утра Зонненберг в казанских ичигах, в шитой золотом тибитейке и в кавказском бешмете,
с огромным янтарным мундштуком во рту, сидел на вахте, делая
вид, будто читает.
Витберг, обремененный огромной семьей, задавленный бедностью, не задумался ни на минуту и предложил Р. переехать
с детьми к нему, на другой или третий день после приезда в Вятку его жены. У него Р. была спасена, такова была нравственная сила этого сосланного. Его непреклонной воли, его благородного
вида, его смелой речи, его презрительной улыбки боялся сам вятский Шемяка.
Подруга ее, небольшого роста, смуглая брюнетка, крепкая здоровьем,
с большими черными глазами и
с самобытным
видом, была коренастая, народная красота; в ее движениях и словах видна была большая энергия, и когда, бывало, аптекарь, существо скучное и скупое, делал не очень вежливые замечания своей жене и та их слушала
с улыбкой на губах и слезой на реснице, Паулина краснела в лице и так взглядывала на расходившегося фармацевта, что тот мгновенно усмирялся, делал
вид, что очень занят, и уходил в лабораторию мешать и толочь всякую дрянь для восстановления здоровья вятских чиновников.
Выражение счастия в ее глазах доходило до страдания. Должно быть, чувство радости, доведенное до высшей степени, смешивается
с выражением боли, потому что и она мне сказала: «Какой у тебя измученный
вид».
Архиерей проехал мимо и, увидя отворенные двери в церкви, остановился и послал спросить, что делается; священник, несколько побледневший, сам вышел к нему и через минуту возвратился
с веселым
видом и сказал нам...
Матвей, из экономических
видов, сделал отчаянный опыт превратиться в повара, но, кроме бифстека и котлет, он не умел ничего делать и потому держался больше вещей по натуре готовых, ветчины, соленой рыбы, молока, яиц, сыру и каких-то пряников
с мятой, необычайно твердых и не первой молодости.
В комнате был один человек, близкий
с Чаадаевым, это я. О Чаадаеве я буду еще много говорить, я его всегда любил и уважал и был любим им; мне казалось неприличным пропустить дикое замечание. Я сухо спросил его, полагает ли он, что Чаадаев писал свою статью из
видов или неоткровенно.
— Вот видите, ваше несчастие, что докладная записка была подана и что многих обстоятельств не было на
виду. Ехать вам надобно, этого поправить нельзя, но я полагаю, что Вятку можно заменить другим городом. Я переговорю
с графом, он еще сегодня едет во дворец. Все, что возможно сделать для облегчения, мы постараемся сделать; граф — человек ангельской доброты.
Один из гостей
с предовольным
видом вынул из кармана какую-то бумажку и, подавая ее Ольге Александровне, сказал...
У меня не было денег; ждать из Москвы я не хотел, а потому и поручил Матвею сыскать мне тысячи полторы рублей ассигнациями. Матвей через час явился
с содержателем гостиницы Гибиным, которого я знал и у которого в гостинице жил
с неделю. Гибин, толстый купец
с добродушным
видом, кланяясь, подал пачку ассигнаций.
Небольшое село из каких-нибудь двадцати или двадцати пяти дворов стояло в некотором расстоянии от довольно большого господского дома.
С одной стороны был расчищенный и обнесенный решеткой полукруглый луг,
с другой —
вид на запруженную речку для предполагаемой лет за пятнадцать тому назад мельницы и на покосившуюся, ветхую деревянную церковь, которую ежегодно собирались поправить, тоже лет пятнадцать, Сенатор и мой отец, владевшие этим имением сообща.
Глупо или притворно было бы в наше время денежного неустройства пренебрегать состоянием. Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто не бросает во время войны, хотя бы оно и было неприятельское, Даже ржавое. Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех
видах, живши годы
с людьми, которые спаслись, в чем были, от политических кораблекрушений. Поэтому я считал справедливым и необходимым принять все меры, чтоб вырвать что можно из медвежьих лап русского правительства.
Он позвонил, вошел старик huissier [сторож (фр.).]
с цепью на груди; сказав ему
с важным
видом: «Бумаги и перо этому господину», юноша кивнул мне головой.
Одним утром горничная наша,
с несколько озабоченным
видом, сказала мне, что русский консул внизу и спрашивает, могу ли я его принять. Я до того уже считал поконченными мои отношения
с русским правительством, что сам удивился такой чести и не мог догадаться, что ему от меня надобно.
Городская полиция вдруг потребовала паспорт ребенка; я отвечал из Парижа, думая, что это простая формальность, — что Коля действительно мой сын, что он означен на моем паспорте, но что особого
вида я не могу взять из русского посольства, находясь
с ним не в самых лучших сношениях.
В его
виде, словах, движениях было столько непринужденности, вместе — не
с тем добродушием, которое имеют люди вялые, пресные и чувствительные, — а именно
с добродушием людей сильных и уверенных в себе. Его появление нисколько не стеснило нас, напротив, все пошло живее.
Он был очень пожилых лет, болезненный, худой,
с отталкивающей наружностию,
с злыми и лукавыми чертами,
с несколько клерикальным
видом и жесткими седыми волосами на голове. Прежде чем я успел сказать десять слов о причине, почему я просил аудиенции у министра, он перебил меня словами...
— Это, — шепнул мне на ухо староста
с значительным
видом, — гражданин учитель в нашей школе.
Но даже и тут Прудону удавалось становиться во весь рост и оставлять середь перебранок яркий след. Тьер, отвергая финансовый проект Прудона, сделал какой-то намек о нравственном растлении людей, распространяющих такие учения. Прудон взошел на трибуну и
с своим грозным и сутуловатым
видом коренастого жителя полей сказал улыбающемуся старичишке...
Я совершенно разделяю ваше мнение насчет так называемых республиканцев; разумеется, это один
вид общей породы доктринеров. Что касается этих вопросов, нам не в чем убеждать друг друга. Во мне и в моих сотрудниках вы найдете людей, которые пойдут
с вами рука в руку…
Вскоре к нему присоединился пожилых лет черноватенький господин, весь в черном и весь до невозможности застегнутый
с тем особенным
видом помешательства, которое дает людям близкое знакомство
с небом и натянутая религиозная экзальтация, делающаяся натуральной от долгого употребления.
— На днях это будет на вывеске, — заметил кто-то, а Гарибальди
с умоляющим
видом сказал молодому человеку, который ходил за ним...