Неточные совпадения
Многие из друзей советовали мне начать полное издание «Былого и дум», и в этом затруднения нет, по крайней мере относительно двух первых частей. Но они говорят,
что отрывки, помещенные в «Полярной звезде», рапсодичны, не имеют единства, прерываются случайно, забегают иногда, иногда отстают. Я чувствую,
что это правда, — но поправить не могу.
Сделать дополнения, привести главы в хронологический порядок — дело не трудное; но все переплавить, d'un jet, [сразу (фр.).] я не берусь.
— Я
сделал что мог, я посылал к Кутузову, он не вступает ни в какие переговоры и не доводит до сведения государя моих предложений. Хотят войны, не моя вина, — будет им война.
— Герцог Тревизский
сделает что может.
Отца моего повезли на фельдъегерских по тогдашнему фашиннику. Нам Иловайский достал какую-то старую колымагу и отправил до ближнего города с партией французских пленников, под прикрытием казаков; он снабдил деньгами на прогоны до Ярославля и вообще
сделал все,
что мог, в суете и тревоге военного времени.
Первое следствие этих открытий было отдаление от моего отца — за сцены, о которых я говорил. Я их видел и прежде, но мне казалось,
что это в совершенном порядке; я так привык,
что всё в доме, не исключая Сенатора, боялось моего отца,
что он всем
делал замечания,
что не находил этого странным. Теперь я стал иначе понимать дело, и мысль,
что доля всего выносится за меня, заволакивала иной раз темным и тяжелым облаком светлую, детскую фантазию.
—
Что тебе, братец, за охота, — сказал добродушно Эссен, —
делать из него писаря. Поручи мне это дело, я его запишу в уральские казаки, в офицеры его выведем, — это главное, потом своим чередом и пойдет, как мы все.
Результатом этого разговора было то,
что я, мечтавший прежде, как все дети, о военной службе и мундире, чуть не плакавший о том,
что мой отец хотел из меня
сделать статского, вдруг охладел к военной службе и хотя не разом, но мало-помалу искоренил дотла любовь и нежность к эполетам, аксельбантам, лампасам.
— Я так и думал, — заметил ему мой отец, поднося ему свою открытую табакерку,
чего с русским или немецким учителем он никогда бы не
сделал. — Я очень хотел бы, если б вы могли le dégourdir un peu, [
сделать его немного развязнее (фр.).] после декламации, немного бы потанцевать.
Теперь вообразите себе мою небольшую комнатку, печальный зимний вечер, окна замерзли, и с них течет вода по веревочке, две сальные свечи на столе и наш tête-à-tête. [разговор наедине (фр.).] Далес на сцене еще говорил довольно естественно, но за уроком считал своей обязанностью наиболее удаляться от натуры в своей декламации. Он читал Расина как-то нараспев и
делал тот пробор, который англичане носят на затылке, на цезуре каждого стиха, так
что он выходил похожим на надломленную трость.
Можно себе представить стройное trio, составленное из отца — игрока и страстного охотника до лошадей, цыган, шума, пиров, скачек и бегов, дочери, воспитанной в совершенной независимости, привыкшей
делать что хотелось, в доме, и ученой девы, вдруг сделавшейся из пожилых наставниц молодой супругой.
Христианство сначала понимало,
что с тем понятием о браке, которое оно развивало, с тем понятием о бессмертии души, которое оно проповедовало, второй брак — вообще нелепость; но,
делая постоянно уступки миру, церковь перехитрила и встретилась с неумолимой логикой жизни — с простым детским сердцем, практически восставшим против благочестивой нелепости считать подругу отца — своей матерью.
С своей стороны, и женщина, встречающая, выходя из-под венца, готовую семью, детей, находится в неловком положении; ей нечего с ними
делать, она должна натянуть чувства, которых не может иметь, она должна уверить себя и других,
что чужие дети ей так же милы, как свои.
Меня угрызала совесть, я думал,
что я
сделал истинное святотатство.
В 1827 я привез с собою Плутарха и Шиллера; рано утром уходил я в лес, в чащу, как можно дальше, там ложился под дерево и, воображая,
что это богемские леса, читал сам себе вслух; тем не меньше еще плотина, которую я
делал на небольшом ручье с помощью одного дворового мальчика, меня очень занимала, и я в день десять раз бегал ее осматривать и поправлять.
Около того времени, как тверская кузина уехала в Корчеву, умерла бабушка Ника, матери он лишился в первом детстве. В их доме была суета, и Зонненберг, которому нечего было
делать, тоже хлопотал и представлял,
что сбит с ног; он привел Ника с утра к нам и просил его на весь день оставить у нас. Ник был грустен, испуган; вероятно, он любил бабушку. Он так поэтически вспомнил ее потом...
Мой отец по воспитанию, по гвардейской службе, по жизни и связям принадлежал к этому же кругу; но ему ни его нрав, ни его здоровье не позволяли вести до семидесяти лет ветреную жизнь, и он перешел в противуположную крайность. Он хотел себе устроить жизнь одинокую, в ней его ждала смертельная скука, тем более
что он только для себя хотел ее устроить. Твердая воля превращалась в упрямые капризы, незанятые силы портили нрав,
делая его тяжелым.
Я так долго возмущался против этой несправедливости,
что наконец понял ее: он вперед был уверен,
что всякий человек способен на все дурное и если не
делает, то или не имеет нужды, или случай не подходит; в нарушении же форм он видел личную обиду, неуважение к нему или «мещанское воспитание», которое, по его мнению, отлучало человека от всякого людского общества.
Ко всему остальному, он уверил себя,
что он опасно болен, и беспрестанно лечился; сверх домового лекаря, к нему ездили два или три доктора, и он
делал, по крайней мере, три консилиума в год.
Обедали мы в четвертом часу. Обед длился долго и был очень скучен. Спиридон был отличный повар; но, с одной стороны, экономия моего отца, а с другой — его собственная
делали обед довольно тощим, несмотря на то
что блюд было много. Возле моего отца стоял красный глиняный таз, в который он сам клал разные куски для собак; сверх того, он их кормил с своей вилки,
что ужасно оскорбляло прислугу и, следовательно, меня. Почему? Трудно сказать…
Испуганная старуха, имевшая в виду, сверх того, попросить крупки да мучки, бросалась на квас и салат,
делая вид,
что страшно ест.
Отец мой показывал вид совершенного невнимания, слушая его:
делал серьезную мину, когда тот был уверен,
что морит со смеху, и переспрашивал, как будто не слыхал, в
чем дело, если тот рассказывал что-нибудь поразительное.
Как большая часть живых мальчиков, воспитанных в одиночестве, я с такой искренностью и стремительностью бросался каждому на шею, с такой безумной неосторожностью
делал пропаганду и так откровенно сам всех любил,
что не мог не вызвать горячий ответ со стороны аудитории, состоящей из юношей почти одного возраста (мне был тогда семнадцатый год).
Легко может быть,
что в противном случае государь прислал бы флигель-адъютанта, который для получения креста
сделал бы из этого дела заговор, восстание, бунт и предложил бы всех отправить на каторжную работу, а государь помиловал бы в солдаты.
— Слушайте, — сказал я, — вы можете быть уверены,
что ректор начнет не с вас, а с меня; говорите то же самое с вариациями; вы же и в самом деле ничего особенного не
сделали. Не забудьте одно: за то,
что вы шумели, и за то,
что лжете, — много-много вас посадят в карцер; а если вы проболтаетесь да кого-нибудь при мне запутаете, я расскажу в аудитории, и мы отравим вам ваше существование.
Это не значило: на поле сражения едут пушки, а просто,
что на марже [полях книги (от фр. marge).] такое заглавие. Как жаль,
что Николай обходил университет, если б он увидел Мягкова, он его
сделал бы попечителем.
Гумбольдт все слушал без шляпы и на все отвечал — я уверен,
что все дикие, у которых он был, краснокожие и медного цвета,
сделали ему меньше неприятностей,
чем московский прием.
«
Что же он
делал?» — «Так, самое, то есть, пустое: травы наберет, песок смотрит, как-то в солончаках говорит мне через толмача: полезай в воду, достань,
что на дне; ну, я достал, обыкновенно,
что на дне бывает, а он спрашивает:
что, внизу очень холодна вода?
Вроде патента он носил в кармане письмо от Гете, в котором Гете ему
сделал прекурьезный комплимент, говоря: «Напрасно извиняетесь вы в вашем слоге: вы достигли до того, до
чего я не мог достигнуть, — вы забыли немецкую грамматику».
Филарет представлял какого-то оппозиционного иерарха, во имя
чего он
делал оппозицию, я никогда не мог понять.
Что они
сделали, кто их судил?
Что они все вынесли друг для друга,
что они
делали для семьи — невероятно, и всё с поднятой головой, нисколько не сломившись.
Он прошел мимо,
сделав вид,
что не замечает их; какой-то флигель-адъютант взял бумагу, полиция повела их на съезжую.
«
Что могли
сделать несколько молодых студентов?
— Вы
делали для них подписку, это еще хуже. На первый раз государь так милосерд,
что он вас прощает, только, господа, предупреждаю вас, за вами будет строгий надзор, будьте осторожны.
Делали шалости и мы, пировали и мы, но основной тон был не тот, диапазон был слишком поднят. Шалость, разгул не становились целью. Цель была вера в призвание; положимте,
что мы ошибались, но, фактически веруя, мы уважали в себе и друг в друге орудия общего дела.
Тяжелый сон снова смыкает глаза; часа через два просыпаешься гораздо свежее. Что-то они
делают там? Кетчер и Огарев остались ночевать. Досадно,
что жженка так на голову действует, надобно признаться, она была очень вкусна. Вольно же пить жженку стаканом; я решительно отныне и до века буду пить небольшую чашку.
— Я за этим к вам приехал. Надобно что-нибудь
сделать, съездите к князю, узнайте, в
чем дело, попросите мне дозволение его увидеть.
— Как вам это не стыдно допускать такой беспорядок? сколько раз вам говорил? уважение к месту теряется, — шваль всякая станет после этого содом
делать. Вы потакаете слишком этим мошенникам. Это
что за человек? — спросил он обо мне.
— А вас, monsieur Герцен, вся комиссия ждала целый вечер; этот болван привез вас сюда в то время, как вас требовали к князю Голицыну. Мне очень жаль,
что вы здесь прождали так долго, но это не моя вина.
Что прикажете
делать с такими исполнителями? Я думаю, пятьдесят лет служит и все чурбан. Ну, пошел теперь домой! — прибавил он, изменив голос на гораздо грубейший и обращаясь к квартальному.
— Вместо того чтоб губить людей, вы бы лучше
сделали представление о закрытии всех школ и университетов, это предупредит других несчастных, — а впрочем, вы можете
делать что хотите, но
делать без меня, нога моя не будет в комиссии.
Этот анекдот, которого верность не подлежит ни малейшему сомнению, бросает большой свет на характер Николая. Как же ему не пришло в голову,
что если человек, которому он не отказывает в уважении, храбрый воин, заслуженный старец, — так упирается и так умоляет пощадить его честь, то, стало быть, дело не совсем чисто? Меньше нельзя было
сделать, как потребовать налицо Голицына и велеть Стаалю при нем объяснить дело. Он этого не
сделал, а велел нас строже содержать.
— Вы
делаете вид, будто не понимаете,
чего от вас хотят?
Председатель улыбнулся,
сделал мне знак головой, выражавший: «
Что, брат, обмишурился?», и сказал...
— Я, — сказал он, — пришел поговорить с вами перед окончанием ваших показаний. Давнишняя связь моего покойного отца с вашим заставляет меня принимать в вас особенное участие. Вы молоды и можете еще
сделать карьеру; для этого вам надобно выпутаться из дела… а это зависит, по счастию, от вас. Ваш отец очень принял к сердцу ваш арест и живет теперь надеждой,
что вас выпустят; мы с князем Сергием Михайловичем сейчас говорили об этом и искренно готовы многое
сделать; дайте нам средства помочь.
Это возбуждало гнев и негодование благотворительных дам, боящихся благотворением
сделать удовольствие, боящихся больше благотворить,
чем нужно, чтоб спасти от голодной смерти и трескучих морозов.
Но Гааз был несговорчив и, кротко выслушивая упреки за «глупое баловство преступниц», потирал себе руки и говорил: «Извольте видеть, милостивой сударинь, кусок клеба, крош им всякой дает, а конфекту или апфельзину долго они не увидят, этого им никто не дает, это я могу консеквировать [вывести (от фр. consequense).] из ваших слов; потому я и
делаю им это удовольствие,
что оно долго не повторится».
Делать было нечего, Огарев слегка поклонился. Вот из
чего они бились.
Что, мне весело,
что ли, браниться с солдатом или
делать неприятности человеку, которого я отродясь не видал?
—
Делайте все,
что вам приказывает служба, но я вас прошу избавить меня от поучений. Из ваших слов я вижу,
что вы ждали, чтоб я вам поклонился. Я не имею привычки кланяться незнакомым.
— Я это больше для солдата и
сделал, вы не знаете,
что такое наш солдат — ни малейшего попущения не следует допускать, но поверьте, я умею различать людей — позвольте вас спросить, какой несчастный случай…