Неточные совпадения
Перед днем моего рождения и моих именин Кало запирался
в своей комнате, оттуда были слышны разные звуки молотка и других инструментов; часто быстрыми
шагами проходил он по коридору, всякий раз запирая на ключ свою дверь, то с кастрюлькой для клея, то с какими-то завернутыми
в бумагу вещами.
Одним зимним утром, как-то не
в свое время, приехал Сенатор; озабоченный, он скорыми
шагами прошел
в кабинет моего отца и запер дверь, показавши мне рукой, чтоб я остался
в зале.
В доме покоробленные полы и ступени лестницы качались,
шаги и звуки раздавались резко, стены вторили им будто с удивлением.
Четыре лошади разного роста и не одного цвета, обленившиеся
в праздной жизни и наевшие себе животы, покрывались через четверть часа потом и мылом; это было запрещено кучеру Авдею, и ему оставалось ехать
шагом.
— Какая смелость с вашей стороны, — продолжал он, — я удивляюсь вам;
в нормальном состоянии никогда человек не может решиться на такой страшный
шаг. Мне предлагали две, три партии очень хорошие, но как я вздумаю, что у меня
в комнате будет распоряжаться женщина, будет все приводить по-своему
в порядок, пожалуй, будет мне запрещать курить мой табак (он курил нежинские корешки), поднимет шум, сумбур, тогда на меня находит такой страх, что я предпочитаю умереть
в одиночестве.
В субботу вечером явился инспектор и объявил, что я и еще один из нас может идти домой, но что остальные посидят до понедельника. Это предложение показалось мне обидным, и я спросил инспектора, могу ли остаться; он отступил на
шаг, посмотрел на меня с тем грозно грациозным видом, с которым
в балетах цари и герои пляшут гнев, и, сказавши: «Сидите, пожалуй», вышел вон. За последнюю выходку досталось мне дома больше, нежели за всю историю.
Прошли две-три минуты — та же тишина, но вдруг она поклонилась, крепко поцеловала покойника
в лоб и, сказав: «Прощай! прощай, друг Вадим!» — твердыми
шагами пошла во внутренние комнаты. Рабус все рисовал, он кивнул мне головой, говорить нам не хотелось, я молча сел у окна.
Дверь тихо отворилась, и взошла старушка, мать Вадима;
шаги ее были едва слышны, она подошла устало, болезненно к креслам и сказала мне, садясь
в них...
Мне по ночам грезились эти звуки, и я просыпался
в исступлении, думая, что страдальцы эти
в нескольких
шагах от меня лежат на соломе,
в цепях, с изодранной, с избитой спиной — и наверное без всякой вины.
Жандарм светил нам, мы сошли с лестницы, прошли несколько
шагов двором, взошли небольшой дверью
в длинный коридор, освещенный одним фонарем; по обеим сторонам были небольшие двери, одну из них отворил дежурный офицер; дверь вела
в крошечную кордегардию, за которой была небольшая комнатка, сырая, холодная и с запахом подвала.
Я кивнул ему головой, не дожидаясь окончания речи, и быстрыми
шагами пошел
в станционный дом.
В окно мне было слышно, как он горячился с жандармом, как грозил ему. Жандарм извинялся, но, кажется, мало был испуган. Минуты через три они взошли оба, я сидел, обернувшись к окну, и не смотрел на них.
Он развил одни буйные страсти, одни дурные наклонности, и это не удивительно: всему порочному позволяют у нас развиваться долгое время беспрепятственно, а за страсти человеческие посылают
в гарнизон или
в Сибирь при первом
шаге…
Вдруг из толпы чиновников отделяется высокая фигура, налитая спиртом, земского заседателя, известного забулдыги, который мерными
шагами отправляется к окну, берет кость и кладет ее
в карман.
Чинность и тишина росли по мере приближения к кабинету. Старые горничные,
в белых чепцах с широкой оборкой, ходили взад и вперед с какими-то чайничками так тихо, что их
шагов не было слышно; иногда появлялся
в дверях какой-нибудь седой слуга
в длинном сертуке из толстого синего сукна, но и его
шагов также не было слышно, даже свой доклад старшей горничной он делал, шевеля губами без всякого звука.
…Я ждал ее больше получаса… Все было тихо
в доме, я мог слышать оханье и кашель старика, его медленный говор, передвиганье какого-то стола… Хмельной слуга приготовлял, посвистывая, на залавке
в передней свою постель, выругался и через минуту захрапел… Тяжелая ступня горничной, выходившей из спальной, была последним звуком… Потом тишина, стон больного и опять тишина… вдруг шелест, скрыпнул пол, легкие
шаги — и белая блуза мелькнула
в дверях…
Новость эта, совершенно неожиданная, поразила ее, она встала, чтобы выйти
в другую комнату, и, сделав два
шага, упала без чувств на пол.
Тот же дом, та же мебель, — вот комната, где, запершись с Огаревым, мы конспирировали
в двух
шагах от Сенатора и моего отца, — да вот и он сам, мой отец, состаревшийся и сгорбившийся, но так же готовый меня журить за то, что поздно воротился домой.
— Жаль мне вас, а может, оно и к лучшему, вы
в этом направлении долго не останетесь,
в нем слишком пусто и тяжело. А вот, — прибавила она, улыбаясь, — наш доктор, тот неизлечим, ему не страшно, он
в таком тумане, что не видит ни на
шаг вперед.
Но — и
в этом его личная мощь — ему вообще не часто нужно было прибегать к таким фикциям, он на каждом
шагу встречал удивительных людей, умел их встречать, и каждый, поделившийся его душою, оставался на всю жизнь страстным другом его и каждому своим влиянием он сделал или огромную пользу, или облегчил ношу.
Где? укажите — я бросаю смело перчатку — исключаю только на время одну страну, Италию, и отмерю
шаги поля битвы, то есть не выпущу противника из статистики
в историю.
В герольдии есть черед для губерний; черед этот идет черепашьим
шагом, если нет особенных ходатайств.
«Приятный город», — подумал я, оставляя испуганного чиновника… Рыхлый снег валил хлопьями, мокро-холодный ветер пронимал до костей, рвал шляпу и шинель. Кучер, едва видя на
шаг перед собой, щурясь от снегу и наклоняя голову, кричал: «Гись, гись!» Я вспомнил совет моего отца, вспомнил родственника, чиновника и того воробья-путешественника
в сказке Ж. Санда, который спрашивал полузамерзнувшего волка
в Литве, зачем он живет
в таком скверном климате? «Свобода, — отвечал волк, — заставляет забыть климат».
Шага три от нее стоял высокий, несколько согнувшийся старик, лет семидесяти, плешивый и пожелтевший,
в темно-зеленой военной шинели, с рядом медалей и крестов на груди.
Минут через пять взошла твердым
шагом высокая старуха, с строгим лицом, носившим следы большой красоты;
в ее осанке, поступи и жестах выражались упрямая воля, резкий характер и резкий ум. Она проницательно осмотрела меня с головы до ног, подошла к дивану, отодвинула одним движением руки стол и сказала мне...
После этого он пошел твердым и решительным
шагом в угол, где ставил саблю.
Она у нас прожила год. Время под конец нашей жизни
в Новгороде было тревожно — я досадовал на ссылку и со дня на день ждал
в каком-то раздраженье разрешения ехать
в Москву. Тут я только заметил, что горничная очень хороша собой… Она догадалась!.. и все прошло бы без
шага далее. Случай помог. Случай всегда находится, особенно когда ни с одной стороны его не избегают.
Она перешагнула, но коснувшись гроба! Она все поняла, но удар был неожидан и силен; вера
в меня поколебалась, идол был разрушен, фантастические мучения уступили факту. Разве случившееся не подтверждало праздность сердца?
В противном случае разве оно не противустояло бы первому искушению — и какому? И где?
В нескольких
шагах от нее. И кто соперница? Кому она пожертвована? Женщине, вешавшейся каждому на шею…
Мы были уж очень не дети;
в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным
шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были
в то же время юны, и оттого одни, выходя на университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались аресту, отставке, ссылке.
Грановский напоминает мне ряд задумчиво покойных проповедников-революционеров времен Реформации — не тех бурных, грозных, которые
в «гневе своем чувствуют вполне свою жизнь», как Лютер, а тех ясных, кротких, которые так же просто надевали венок славы на свою голову, как и терновый венок. Они невозмущаемо тихи, идут твердым
шагом, но не топают; людей этих боятся судьи, им с ними неловко; их примирительная улыбка оставляет по себе угрызение совести у палачей.
Не одни железные цепи перетирают жизнь; Чаадаев
в единственном письме, которое он мне писал за границу (20 июля 1851), говорит о том, что он гибнет, слабеет и быстрыми
шагами приближается к концу — «не от того угнетения, против которого восстают люди, а того, которое они сносят с каким-то трогательным умилением и которое по этому самому пагубнее первого».
Помирятся ли эти трое, померившись, сокрушат ли друг друга; разложится ли Россия на части, или обессиленная Европа впадет
в византийский маразм; подадут ли они друг другу руку, обновленные на новую жизнь и дружный
шаг вперед, или будут резаться без конца, — одна вещь узнана нами и не искоренится из сознания грядущих поколений, это — то, что разумное и свободное развитие русского народного быта совпадает с стремлениями западного социализма.
…Три года тому назад я сидел у изголовья больной и видел, как смерть стягивала ее безжалостно
шаг за
шагом в могилу. Эта жизнь была все мое достояние. Мгла стлалась около меня, я дичал
в тупом отчаянии, но не тешил себя надеждами, не предал своей горести ни на минуту одуряющей мысли о свидании за гробом.
Мы вообще знаем Европу школьно, литературно, то есть мы не знаем ее, а судим à livre ouvert, [Здесь: с первого взгляда (фр.).] по книжкам и картинкам, так, как дети судят по «Orbis pictus» о настоящем мире, воображая, что все женщины на Сандвичевых островах держат руки над головой с какими-то бубнами и что где есть голый негр, там непременно,
в пяти
шагах от него, стоит лев с растрепанной гривой или тигр с злыми глазами.
Один из первых революционных
шагов моих, развязавших меня с Россией, погрузил меня
в почтенное сословие консервативных тунеядцев, познакомил с банкирами и нотариусами, приучил заглядывать
в биржевой курс — словом, сделал меня западным rentier.
Я также думаю, что методический, мирный
шаг, незаметными переходами, как того хотят экономические науки и философия истории, невозможен больше для революции; нам надобно делать страшные скачки. Но
в качестве публицистов, возвещая грядущую катастрофу, нам не должно представлять ее необходимой и справедливой, а то нас возненавидят и будут гнать, а нам надобно жить…»
С 1848 я следил
шаг за
шагом за его великой карьерой; он уже был для меня
в 1854 году лицо, взятое целиком из Корнелия Непота или Плутарха… [«Полярная звезда», кн. V, «Былое и думы».
— Capite, [Поймите (ит.).] Теддингтон
в двух
шагах от Гамптоп Корта. Помилуйте, да это невозможно, материально невозможно…
в двух
шагах от Гамптон Корта, это — шестнадцать — восемнадцать миль.
Ярый итальянец направился быстрым
шагом к двери, но
в дверях показался Гарибальди. Покойно посмотрел он на них, на меня и потом сказал...