Неточные совпадения
— Клим! — звала она голосом мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно и, шаркнув ногой, склонив голову, останавливался
в двух
шагах от кровати, чтоб темная рука женщины не достала его.
Иногда, чаще всего
в час урока истории, Томилин вставал и ходил по комнате, семь
шагов от стола к двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя
в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным
шагом, не глядя
в окна Самгиных; войдя к писателю, молча жал руки людей и садился
в угол у печки, наклонив голову, прислушиваясь к спорам, песням.
Дней через пять, прожитых
в приятном сознании сделанного им так просто серьезного
шага, горничная Феня осторожно сунула
в руку его маленький измятый конверт с голубой незабудкой, вытисненной
в углу его, на атласной бумаге, тоже с незабудкой. Клим, не без гордости, прочитал...
Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за ворота, прислушался; было уже темно и очень тихо, но звука
шагов не слыхать. Клим побежал
в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро
в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, — он стоял, держась одной рукой за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята
в уровень головы, и, хотя Клим не видел
в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул...
Он был уже
в двух
шагах от Макарова, когда тот произнес пьяным голосом...
Но, когда он видел ее пред собою не
в памяти, а во плоти,
в нем возникал почти враждебный интерес к ней; хотелось следить за каждым ее
шагом, знать, что она думает, о чем говорит с Алиной, с отцом, хотелось уличить ее
в чем-то.
— Ну, идемте смотреть город, — скорее приказала, чем предложила она. Клим счел невежливым отказаться и часа три ходил с нею
в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной грязью, не похожей на жирную грязь провинции. Марина быстро и твердо, как солдат, отбивала
шаг,
в походке ее была та же неудержимость, как
в словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
Было что-то нелепое
в гранитной массе Исакиевского собора,
в прикрепленных к нему серых палочках и дощечках лесов, на которых Клим никогда не видел ни одного рабочего. По улицам машинным
шагом ходили необыкновенно крупные солдаты; один из них, шагая впереди, пронзительно свистел на маленькой дудочке, другой жестоко бил
в барабан.
В насмешливом, злокозненном свисте этой дудочки,
в разноголосых гудках фабрик, рано по утрам разрывавших сон, Клим слышал нечто, изгонявшее его из города.
Вечером он сидел на песчаном холме у опушки сосновой рощи, прослоенной березами;
в сотне
шагов пред глазами его ласково струилась река, разноцветная
в лучах солнца, горела парчовая крыша мельницы, спрятанной среди уродливых ветел, поля за рекою весело ощетинились хлебами.
— Я — согласен! — сказал Лютов, подойдя мелкими
шагами вплоть к нему. — Верно-с: мы или плутаем
в дебрях разума или бежим от него испуганными дураками.
— Странная… теория, — сказал Туробоев, пожимая плечами, и сошел с террасы
в ночной сумрак, а отойдя
шагов десять, сказал громко...
Чтоб не думать, он пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке нового театра, писал и чутко вслушивался
в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха
шагов.
— Понимаете вещь? — кричал он, стирая платком с лица пот и слезы, припрыгивая, вертясь, заглядывая
в глаза. Он мешал идти, Туробоев покосился на него и отстал
шага на два.
Клим покорно ушел, он был рад не смотреть на расплющенного человека.
В поисках горничной, переходя из комнаты
в комнату, он увидал Лютова; босый,
в ночном белье, Лютов стоял у окна, держась за голову. Обернувшись на звук
шагов, недоуменно мигая, он спросил, показав на улицу нелепым жестом обеих рук...
Довести эту мысль до конца он не успел, потому что
в коридоре раздались тяжелые
шаги, возня и воркующий голос соседа по комнате.
Иноков только что явился откуда-то из Оренбурга, из Тургайской области, был
в Красноводске, был
в Персии. Чудаковато одетый
в парусину, серый, весь как бы пропыленный до костей,
в сандалиях на босу ногу,
в широкополой, соломенной шляпе, длинноволосый, он стал похож на оживший портрет Робинзона Крузо с обложки дешевого издания этого евангелия непобедимых. Шагая по столовой журавлиным
шагом, он сдирал ногтем беленькие чешуйки кожи с обожженного носа и решительно говорил...
Остановясь
в одной из деревянных, наскоро сшитых гостиниц,
в которой все скрипело, потрескивало и
в каждом звуке чувствовалось что-то судорожное, Самгин быстро вымылся, переоделся, выпил стакан теплого чая и тотчас пошел на выставку; до нее было не более трехсот
шагов.
На эстраду мелкими
шагами, покачиваясь, вышла кривобокая старушка, одетая
в темный ситец, повязанная пестреньким, заношенным платком, смешная, добренькая ведьма, слепленная из морщин и складок, с тряпичным, круглым лицом и улыбчивыми, детскими глазами.
Из плотной стены людей по ту сторону улицы, из-за толстого крупа лошади тяжело вылез звонарь с выставки и
в три
шага достиг середины мостовой. К нему тотчас же подбежали двое, вскрикивая испуганно и смешно...
На дороге снова встал звонарь, тяжелыми взмахами руки он крестил воздух вслед экипажам; люди обходили его, как столб. Краснорожий человек
в сером пиджаке наклонился, поднял фуражку и подал ее звонарю. Тогда звонарь, ударив ею по колену, широкими
шагами пошел по средине мостовой.
Самгин сконфуженно вытер глаза, ускорил
шаг и свернул
в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами. Почти
в каждом окне, чередуясь с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые женщины, показывая голые плечи, груди, цинически перекликаясь из окна
в окно. И, кроме флагов, все
в улице было так обычно, как будто ничего не случилось, а царь и восторг народа — сон.
В нескольких
шагах от этой группы почтительно остановились молодцеватый, сухой и колючий губернатор Баранов и седобородый комиссар отдела художественной промышленности Григорович, который делал рукою
в воздухе широкие круги и шевелил пальцами, точно соля землю или сея что-то. Тесной, немой группой стояли комиссары отделов, какие-то солидные люди
в орденах, большой человек с лицом нехитрого мужика, одетый
в кафтан, шитый золотом.
Четко отбивая
шаг, из ресторана, точно из кулисы на сцену, вышел на террасу плотненький, смуглолицый регент соборного хора. Густые усы его были закручены концами вверх почти до глаз, круглых и черных, как слишком большие пуговицы его щегольского сюртучка. Весь он был гладко отшлифован, палка, ненужная
в его волосатой руке, тоже блестела.
Взлетела
в воздух широкая соломенная шляпа, упала на землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил
в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит
в двух десятках
шагов от безобразной груды дерева и кирпича;
в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Большой, бородатый человек, удивительно пыльный, припадая на одну ногу, свалился
в двух
шагах от Самгина, крякнул, достал пальцами из волос затылка кровь, стряхнул ее с пальцев на землю и, вытирая руку о передник, сказал ровным голосом, точно вывеску прочитал...
Вороватым
шагом Самгина обогнал какой-то юноша
в шляпе, закрывавшей половину лица его, он шагал по кривым линиям, точно желая, но не решаясь, описать круг около каждой женщины.
Иноков постучал пальцами
в окно и, размахивая шляпой, пошел дальше. Когда ветер стер звук его
шагов, Самгин пошел домой, подгоняемый ветром
в спину, пошел, сожалея, что не догадался окрикнуть Инокова и отправиться с ним куда-нибудь, где весело.
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел к себе, сел у окна на улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то
шаги. Это — Иноков.
Мутный свет обнаруживал грязноватые облака; завыл гудок паровой мельницы, ему ответил свист лесопилки за рекою, потом засвистело на заводе патоки и крахмала, на спичечной фабрике, а по улице уже звучали
шаги людей. Все было так привычно, знакомо и успокаивало, а обыск — точно сновидение или нелепый анекдот, вроде рассказанного Иноковым. На крыльцо флигеля вышла горничная
в белом, похожая на мешок муки, и сказала, глядя
в небо...
Дома его ждал толстый конверт с надписью почерком Лидии; он лежал на столе, на самом видном месте. Самгин несколько секунд рассматривал его, не решаясь взять
в руки, стоя
в двух
шагах от стола. Потом, не сходя с места, протянул руку, но покачнулся и едва не упал, сильно ударив ладонью по конверту.
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на
шаг, встал рядом с человеком
в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь
в столовую закрывала фигура другого жандарма.
«Вот и я привлечен к отбыванию тюремной повинности», — думал он, чувствуя себя немножко героем и не сомневаясь, что арест этот — ошибка,
в чем его убеждало и поведение товарища прокурора. Шли переулками,
в одном из них,
шагов на пять впереди Самгина, открылась дверь крыльца, на улицу вышла женщина
в широкой шляпе, сером пальто, невидимый мужчина, закрывая дверь, сказал...
Варвара явилась после одиннадцати часов. Он услышал ее
шаги на лестнице и сам отпер дверь пред нею, а когда она, не раздеваясь, не сказав ни слова, прошла
в свою комнату, он, видя, как неверно она шагает, как ее руки ловят воздух, с минуту стоял
в прихожей, чувствуя себя оскорбленным.
Через сотню быстрых
шагов он догнал двух людей, один был
в дворянской фуражке, а другой —
в панаме. Широкоплечие фигуры их заполнили всю панель, и, чтоб опередить их, нужно было сойти
в грязь непросохшей мостовой. Он пошел сзади, посматривая на красные, жирные шеи. Левый,
в панаме, сиповато, басом говорил...
В трех
шагах от него Самгин уже слышал холодноватый запах ментола.
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой из тени
в свет и снова
в тень. Шел и думал, что можно было не учиться
в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных лошадях
в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах.
В голове, как медные пятаки
в кармане пальто, болтались, позванивали
в такт
шагам слова...
Отвел его
в сторону
шагов на пять, там они поговорили о чем-то, затем кузнец спросил...
«Ничего своеобразного
в этих людях — нет, просто я несколько отравлен марксизмом», — уговаривал себя Самгин, присматриваясь к тяжелому, нестройному ходу рабочих, глядя, как они, замедляя
шаги у ворот, туго уплотняясь, вламываются
в Кремль.
Ярким летним днем Самгин ехал
в Старую Руссу; скрипучий, гремящий поезд не торопясь катился по полям Новгородской губернии; вдоль железнодорожной линии стояли
в полусотне
шагов друг от друга новенькие солдатики;
в жарких лучах солнца блестели, изгибались штыки, блестели оловянные глаза на лицах, однообразных, как пятикопеечные монеты.
Шел коротконогий, шарообразный человек, покачивая головою
в такт
шагам, казалось, что голова у него пустая, как бычий пузырь, а на лице стеклянная маска.
В полусотне
шагов от себя он видел солдат, закрывая вход на мост, они стояли стеною, как гранит набережной, головы их с белыми полосками на лбах были однообразно стесаны, между головами торчали длинные гвозди штыков.
Мелкими
шагами бегая по паркету, он наполнил пустоватую комнату стуком каблуков, шарканием подошв, шипением и храпом, — Самгину шум этот напомнил противный шум кухни: отбивают мясо, на плите что-то булькает, шипит, жарится, взвизгивает
в огне сырое полено.
Было почти приятно смотреть, как Иван Дронов,
в кургузенькой визитке и соломенной шляпе, спрятав руки
в карманы полосатых брюк, мелкими
шагами бегает полчаса вдоль стены, наклонив голову, глядя под ноги себе, или вдруг, точно наткнувшись на что-то, остановится и щиплет пальцами светло-рыжие усики.
В десятке
шагов от решетки на булыжнике валялась желтенькая дамская перчатка, пальцы ее были сложены двухперстным крестом; это воскресило
в памяти Самгина отрубленную кисть руки на снегу.
Клим Самгин замедлил
шаг, оглянулся, желая видеть лицо человека, сказавшего за его спиною нужное слово; вплоть к нему шли двое: коренастый, плохо одетый старик с окладистой бородой и угрюмым взглядом воспаленных глаз и человек лет тридцати, небритый, черноусый, с большим носом и веселыми глазами, тоже бедно одетый,
в замазанном, черном полушубке,
в сибирской папахе.
Самгин все замедлял
шаг, рассчитывая, что густой поток людей обтечет его и освободит, но люди все шли, бесконечно шли, поталкивая его вперед. Его уже ничто не удерживало
в толпе, ничто не интересовало; изредка все еще мелькали знакомые лица, не вызывая никаких впечатлений, никаких мыслей. Вот прошла Алина под руку с Макаровым, Дуняша с Лютовым, синещекий адвокат. Мелькнуло еще знакомое лицо, кажется, — Туробоев и с ним один из модных писателей, красивый брюнет.
Самгин попросил чаю и, закрыв дверь кабинета, прислушался, — за окном топали и шаркали
шаги людей. Этот непрерывный шум создавал впечатление работы какой-то машины, она выравнивала мостовую, постукивала
в стены дома, как будто расширяя улицу. Фонарь против дома был разбит, не горел, — казалось, что дом отодвинулся с того места, где стоял.
Шаги людей на улице стали как будто быстрей. Самгин угнетенно вышел
в столовую, — и с этой минуты жизнь его надолго превратилась
в сплошной кошмар. На него наткнулся Кумов; мигая и приглаживая красными ладонями волосы, он встряхивал головою, а волосы рассыпались снова, падая ему на щеки.
И, как всякий человек
в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол
в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы
в такт
шагам; женский голос спросил тоном обиды...