Неточные совпадения
— Дуня была на верху счастия; она на Глафиру Львовну смотрела как на
ангела; ее благодарность была без малейшей примеси какого бы то ни было неприязненного чувства; она даже
не обижалась тем, что дочь отучали быть дочерью; она
видела ее в кружевах, она
видела ее в барских покоях — и только говорила: «Да отчего это моя Любонька уродилась такая хорошая, — кажись, ей и нельзя надеть другого платьица; красавица будет!» Дуня обходила все монастыри и везде служила заздравные молебны о доброй барыне.
Элиза Августовна
не проронила ни одной из этих перемен; когда же она, случайно зашедши в комнату Глафиры Львовны во время ее отсутствия и случайно отворив ящик туалета, нашла в нем початую баночку rouge végétal [румян (фр.).], которая лет пятнадцать покоилась рядом с какой-то глазной примочкой в кладовой, — тогда она воскликнула внутри своей души: «Теперь пора и мне выступить на сцену!» В тот же вечер, оставшись наедине с Глафирой Львовной, мадам начала рассказывать о том, как одна — разумеется, княгиня — интересовалась одним молодым человеком, как у нее (то есть у Элизы Августовны) сердце изныло,
видя, что ангел-княгиня сохнет, страдает; как княгиня, наконец, пала на грудь к ней, как к единственному другу, и живописала ей свои волнения, свои сомнения, прося ее совета; как она разрешила ее сомнения, дала советы; как потом княгиня перестала сохнуть и страдать, напротив, начала толстеть и веселиться.
Неточные совпадения
—
Видите,
видите! разве вы
не ангел!
Не правду я говорил, что вы любите меня? Да, любите, любите, любите! — кричал он, ликуя, — только
не так, как я вас… нет!
И
не утешайся, и
не надо тебе утешаться,
не утешайся и плачь, только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой — есть единый от
ангелов Божиих — оттуда на тебя смотрит и
видит тебя, и на твои слезы радуется, и на них Господу Богу указывает.
— Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь,
видеть вас издали, коснуться руки вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать:
ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами… Я
не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.
— И вот что я хотела вам еще сказать, Федор Иваныч, — продолжала Марья Дмитриевна, слегка подвигаясь к нему, — если б вы
видели, как она скромно себя держит, как почтительна! Право, это даже трогательно. А если б вы слышали, как она о вас отзывается! Я, говорит, перед ним кругом виновата; я, говорит,
не умела ценить его, говорит; это, говорит,
ангел, а
не человек. Право, так и говорит:
ангел. Раскаяние у ней такое… Я, ей-богу, и
не видывала такого раскаяния!
В доме Груздева уже хозяйничали мастерица Таисья и смиренный заболотский инок Кирилл. По покойнице попеременно читали лучшие скитские головщицы: Капитолина с Анбаша и Аглаида из Заболотья. Из уважения к хозяину заводское начальство делало вид, что ничего
не видит и
не слышит, а то скитниц давно выпроводили бы. Исправник Иван Семеныч тоже махнул рукой: «Пусть их читают,
ангел мой».