Неточные совпадения
Переночевал я на ящике из-под вина
в одной из подвальных комнат
театра, а утром,
в восемь часов,
пришел ко мне чистенький и свежий Вася Григорьев. Одет я был прилично,
в высоких козловых сапогах с модными тогда медными подковами и лаковыми отворотами, новый пиджак, летнее пальто, только рубаха — синяя косоворотка.
Васе я назвал свою настоящую фамилию, родину, сказал, что был
в гимназии и увлекся цирком, а о других похождениях ни слова. Я был совершенно спокоен, что, если буду
в театре, мой отец паспорт
пришлет. А Вася дал мне слово, что своего отца он уговорит принять меня.
Изгнанный из
театра перед уходом на донские гирла, где отец и братья его были рыбаками, Семилетов
пришел к Анне Николаевне, бросился
в ноги и стал просить прощенья. На эту сцену случайно вошел Григорьев, произошло объяснение, закончившееся тем, что Григорьев простил его. Ваня поклялся, что никогда
в жизни ни капли хмельного не выпьет. И сдержал свое слово: пока жив был Григорий Иванович, он служил у него
в театре.
На другой день, как мы условились раньше, я привел актеров Художественного
театра к переписчикам. Они, раздетые и разутые, сидели
в ожидании работы, которую Рассохин обещал
прислать вечером. Лампа горела только
в их «хазе», а
в соседней было темно: нищие с восьми часов улеглись, чтобы завтра рано встать и идти к ранней службе на церковную паперть.
Я с ним познакомился
в первые дни моего поступления
в Кружок, старшиной которого он был и ведал сценой. Он все вечера проводил
в Кружке,
приходя поздно только
в те дни, когда
в Малом
театре бывали новые постановки. И всегда — с актерами — будь они большие, будь они маленькие — днем завтракал
в «Щербаках», а потом, когда они закрылись, к «Ливорно» и у Вельде, актерских ресторанчиках.
Его знали и любили все актеры, начиная с маленьких, и он был дружен с корифеями сцены, а
в Малый
театр приходил как домой.
Все эти люди, и молодежь и пожилые, бородатые и волосатые, были с чрезвычайно серьезными лицами, будто они
пришли не
в летний
театр развлекаться и веселиться, как публика у фонтана, а явились, по крайней мере,
в университет слушать любимого профессора.
В бенефис М. Н. Ермоловой он
прислал свою коляску, чтобы отвезти ее из
театра домой.
Его поставили на афишу: «Певец Петров исполнит „Баркаролу“. Сбор был недурной, виднелся
в последний раз кой-кто из „ермоловской“ публики. Гремел при вызовах один бас. Петров имел успех и, спевши, исчез. Мы его так и не видели. Потом
приходил полицмейстер и справлялся, кто такой Петров, но ответа не получил: его не знал никто из нас, кроме Казанцева, но он уехал перед бенефисом Вязовского, передав
театр нам, и мы доигрывали сезон довольно успешно сами.
Был ли это клич победы или внезапной радости, как у Колумба, увидевшего новую землю, но
театр обомлел. Когда же через минуту публика
пришла в себя, грянули аплодисменты, перешедшие
в грохот и дикий вой.
Что касается Летучего, то этот прогоревший сановник, выдохшийся даже по части анекдотов из «детской жизни», спился окончательно и
приходил в театр с бутылкой водки в кармане, выпивал ее через горлышко где-нибудь в темном уголке, а потом забирался в самый дальний конец партера, ложился между стульями и мирно почивал.
— За это ничего!.. Это каламбур, а каламбуры великий князь сам отличные говорит… Каратыгин Петр [Каратыгин Петр Андреевич (1805—1879) — актер и водевилист.] не то еще сказал даже государю… Раз Николай Павлович и Михаил Павлович
пришли в театре на сцену… Великий князь что-то такое сострил. Тогда государь обращается к Каратыгину и говорит: «Брат у тебя хлеб отбивает!» — «Ничего, ваше величество, — ответил Каратыгин, — лишь бы только мне соль оставил!»
В заключение беседы нашей приятель мой, Марко… Вот по отчеству забыл; а чуть ли не Петрович? Ну, бог с ним! как был, так и был; может, и теперь есть — так он-то советовал мне ежедневно
приходить в театры: тут-де, кроме что всего насмотришься, да можно многое перенять. Причем дал мне билетик на завтра, сказав, что будет преотличная штука: царица Дидона и опера. Я обещался; с тем и пошел.
Неточные совпадения
Но Дронов не
пришел, и прошло больше месяца времени, прежде чем Самгин увидел его
в ресторане «Вена». Ресторан этот печатал
в газетах объявление, которое извещало публику, что после
театра всех известных писателей можно видеть
в «Вене». Самгин давно собирался посетить этот крайне оригинальный ресторан,
в нем показывали не шансонеток, плясунов, рассказчиков анекдотов и фокусников, а именно литераторов.
Были у ляпинцев и свои развлечения —
театр Корша
присылал им пять раз
в неделю бесплатные билеты на галерку, а цирк Саламонского каждый день, кроме суббот, когда сборы всегда были полные,
присылал двадцать медных блях, которые заведующий Михалыч и раздавал студентам, требуя за каждую бляху почему-то одну копейку. Студенты охотно платили, но куда эти копейки шли, никто не знал.
Купаться
в бассейн Сандуновских бань
приходили артисты лучших
театров, и между ними почти столетний актер, которого принял
в знак почтения к его летам Корш. Это Иван Алексеевич Григоровский, служивший на сцене то
в Москве, то
в провинции и теперь игравший злодеев
в старых пьесах, которые он знал наизусть и играл их еще
в сороковых годах.
— Да ведь он же режиссер. Ну,
пришлют ему пьесу для постановки
в театре, а он сейчас же за мной.
Прихожу к нему тайком
в кабинет. Двери позатворяет, слышу —
в гостиной знакомые голоса, товарищи по сцене там, а я, как краденый. Двери кабинета на ключ. Подает пьесу — только что с почты — и говорит:
Ярченко послал через Симеона приглашение, и актер
пришел и сразу же начал обычную актерскую игру.
В дверях он остановился,
в своем длинном сюртуке, сиявшем шелковыми отворотами, с блестящим цилиндром, который он держал левой рукой перед серединой груди, как актер, изображающий на
театре пожилого светского льва или директора банка. Приблизительно этих лиц он внутренне и представлял себе.