Неточные совпадения
— Всех расшибу я до полушки!
Начну с Адамовой головы!..
Дня за три до «Аскольдовой могилы» ставилась в первый раз какая-то обстановочная пьеса, и на утренней репетиции к Васе подошел реквизитор Гольдберг за приказаниями. Вася, только что вернувшись из трактира Абакумыча, был навеселе и, вместе
с нужными для спектакля вещами, шутки ради, выписал двенадцать белых кошек. Перед
началом спектакля явился в режиссерскую Гольдберг.
Перед самым
началом акта Фабианский
с красками и кистью вертелся у занавеса и бросал наскоро штрихи то там, то тут. На него никто не обратил внимания. Наконец зычный голос Воронина...
И он вновь оживлялся — тряхнув балалайкой, топнув ногой,
начинал звонко,
с приплясом, выводить...
Оказывается, Бурлак составил товарищество артистов для поездки по Волге. Труппа была собрана, репертуар составлен, маршрут выработан — объехать все поволжские города,
начиная с Ярославля до Астрахани включительно.
Один из купцов, самарский миллионер, мужчина здоровеннейший,
начал бить в каюте посуду и буянить так, что ко мне прибежали собутыльники
с просьбой утихомирить «его степенство».
С огромным успехом прошел спектакль, и
с той поры эта труппа, все пополняемая новыми учениками, исключительно из рабочих,
начала играть по московским окраинным театрам, на фабриках и заводах. А студия под ее управлением давала все новые и новые силы.
В 1883 году И. И. Кланг
начал издавать журнал «Москва», имевший успех благодаря цветным иллюстрациям. Там дебютировал молодой художник В. А. Симов.
С этого журнала началась наша дружба. В 1933 году В. А. Симов прислал мне свой рисунок, изображавший ночлежку Хитрова рынка. Рисунок точно повторял декорации МХАТ в пьесе Горького «На дне».
Его знали и любили все актеры,
начиная с маленьких, и он был дружен
с корифеями сцены, а в Малый театр приходил как домой.
Летом, когда перед спектаклем покажется туча,
начинает рокотать гром и грозит дождь, который сорвет сбор, он влезал на крышу театра
с иконой молить Илью-пророка, чтобы он направил свою колесницу мимо Харькова, а если Илья-пророк не слушал и дождь шел, он брал икону под мышку, грозил кулаком в тучи и
с привизгом кричал...
Зал гудел и сразу смолк, положительно замер, когда, отвечая на привет легким наклоном головы, чтец остановился рядом
с суфлерской будкой. Он на минуту как бы задумался…
с чего
начать?
На турьей охоте
с нами был горец, который обратил мое внимание: ну совсем Аммалат-бек из романа Марлинского или лермонтовский Казбич. Или, скорее, смесь того и другого. Видно только, что среди горцев он особа важная — стрелок и джигит удивительный, шашка, кинжал и газыри в золоте. На тамаши в глухом горном ауле, где была нам устроена охота, горцы на него смотрели
с каким-то обожанием, держались почтительно и сами не
начинали разговоров, и он больше молчал.
Я было
начал снимать винчестер, как вдруг раздался страшный рев, треск — и бедный, оборвавшийся зверь вместе
с кустом, в клубах пыли сверкнул мимо нас, перелетел через нашу тропинку и загромыхал в бездну, где шум падения был заглушен ревом Черека.
Скала была взорвана, и в пещере находился склад пороха и динамита. Дорога пока дошла только до этого места. Мы спустились к Череку, к мосту по «чертовой» лестнице, по отвесу, не тронутому инженерами. На том же месте стадо коз. Такой же мост из прутьев. Тот же подъем по осыпи, по тропинке, ведущей в Безенги, к леднику у Каштан-тау. Горцы сказали мне, что как
начали прокладывать дорогу, так туры исчезли.
С той поры не был я в тех краях.
И все заставлял пить парное молоко. Я уже
начал понемногу сперва сидеть, потом
с его помощью вставать и выходить раза два в день из сакли, посидеть на камне, подышать великолепным воздухом, полюбоваться на снега Эльбруса вверху и на зеленую полянку внизу, где бродило стадо чуть различимых коз.
Пятый акт. Публика еще в антракте заняла места. Могильщики, старик и молодой парень, копают могилу. Приходят Гамлет и Горацио. Сцена
с черепом Иорика. Наконец, хоронят Офелию. Все расходятся. Могильщики
начинают закапывать могилу.
По-видимому, высокого,
с английским пробором на затылке, жандармского полковника заинтересовали эти басы, а полицмейстер, у которого был тоже пробор от уха до уха, что-то отвечал на вопросы жандарма, потом качнул головой: «слушаю, мол», и
начал проталкиваться на своих коротеньких ножках к выходу.
Это было
началом его карьеры. В заштатном городишке он вел себя важнее губернатора, даже жесты у своего прежнего Юпитера из Питера перенял: голову поднимет, подбородок, всегда плохо выбритый, выпятит, смотрит через плечо разговаривающего
с ним, а пальцы правой руки за бортом мундира держит.
А тогда Струкова была совсем молоденькой. Она только что
начинала свою сценическую жизнь, и ее театральным обучением руководил Песоцкий, который в то время, когда я лежал, проходил
с нею Офелию. Эта первая крупная роль удалась ей прекрасно.
Еще в гимназии я много перечитал рыцарских романов,
начиная с «Айвенго», интересовался скандинавами и нарисовал себе в этом духе и «Гамлета», и двор короля, полудикого морского разбойника, украшавшего свой дворец звериными шкурами и драгоценностями, награбленными во время набегов на богатые города Средиземного моря.
Через три дня мне сняли гипс, забинтовали ногу и велели лежать, а еще через три дня меня транспортировали перед
началом спектакля в оркестр, где устроили мне преудобнейшее сиденье рядом
с «турецким барабаном».
Прочитав газету, я ее передал моей молодежи, поклонникам Блока. Когда они
начали читать вслух стихи, я был поражен, а когда прослушал все — я полюбил его. И захотелось мне познакомиться
с Блоком.
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как
начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист
с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только,
с которой
начать, — думаю, прежде
с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.
Сам Государев посланный // К народу речь держал, // То руганью попробует // И плечи
с эполетами // Подымет высоко, // То ласкою попробует // И грудь
с крестами царскими // Во все четыре стороны // Повертывать
начнет.
Потупился, задумался, // В тележке сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать на Бога грех, // Несу мой крест
с терпением, // Живу… а как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «
Начинай!»
С тех пор, как бабы
начали // Рядиться в ситцы красные, — // Леса не подымаются, // А хлеба хоть не сей!»