Неточные совпадения
Учиться читать я
начал лет пяти. Дед добыл откуда-то азбуку, которую я помню и сейчас до мелочей. Каждая буква была
с рисунком во всю страницу, и каждый рисунок изображал непременно разносчика: А (тогда написано было «аз») — апельсины. Стоит малый в поддевке
с лотком апельсинов на голове. Буки — торговец блинами, Веди — ветчина, мужик
с окороком, и т.д. На некоторых страницах три буквы на одной. Например...
Араб-кабил был польщен, что я подружился
с его сыном, и
начал нас вместе «выламывать».
— Годов тридцать атаманствовал он, а лямки никогда не покидал,
с весны в лямке; а после путины станицу поведет… У него и сейчас есть поклажи зарытые. Ему золото — плевать… Лето на Волге, а зимой у него притон есть, то на Иргизе, то на Черемшане… У раскольников на Черемшане свою избу выстроил, там жена была у него… Раз я у него зимовал. Почет ему от всех. Зимой по-степенному живет, чашкой-ложкой отпихивается, а как снег таять
начал — туча тучей ходит… А потом и уйдет на Волгу…
Но писать правду было очень рискованно, о себе писать прямо-таки опасно, и я мои переживания изложил в форме беллетристики — «Обреченные», рассказ из жизни рабочих.
Начал на пароходе, а кончил у себя в нумеришке, в Нижнем на ярмарке, и послал отцу
с наказом никому его не показывать. И понял отец, что Луговский — его «блудный сын», и написал он это мне. В 1882 году, прогостив рождественские праздники в родительском доме, я взял у него этот очерк и целиком напечатал его в «Русских ведомостях» в 1885 году.
— Ну, ребята,
начинай, а я считать буду, — обратился Ярилов к двум ефрейторам, стоявшим
с пучками по обе стороны Орлова.
Орлову платил по пяти рублей в случае нашей победы, а меня угощал, верил в долг деньги и подарил недорогие,
с себя, серебряные часы, когда на мостике, близ фабрики Корзинкина, главный боец той стороны знаменитый в то время Ванька Гарный во главе своих
начал гнать наших
с моста, и мне удалось сбить его
с ног.
Я оттер. Щека и ухо у меня горели, и я
с величайшим наслаждением опрокинул в рот стакан сивухи и
начал закусывать хлебом
с печенкой. Вдруг надо мной прогремел бас...
Скинув половик и пальто, я уселся. Аромат райский ощущался от пара грибных щей. Едим молча. Еще подлили. Тепло. Приветливо потрескивает, слегка дымя, лучина в светце, падая мелкими головешками в лохань
с водой. Тараканы желтые домовито ползают по Илье Муромцу и генералу Бакланову… Тепло им, как и мне. Хозяйка то и дело вставляет в железо высокого светца новую лучину… Ели кашу
с зеленым льняным маслом. Кошка вскочила на лавку и
начала тереться о стенку.
Проезжая деревню, где я чинил часы, я закутался в тулуп и лежал в санях. Также и в кабак, где стащил половик, я отказался войти. Всю дорогу мы молчали — я не
начинал, приказчик ни слова не спросил. На второй половине пути заехали в трактир. Приказчик, молчаливый и суровый, напоил меня чаем и досыта накормил домашними лепешками
с картофелем на постном масле. По приезде в Ярославль приказчик высадил меня, я его поблагодарил, а он сказал только одно слово: «Прощавай!»
Показал мне прием,
начал резать, но клейкий кубик, смассовавшийся в цемент, плохо поддавался, приходилось сперва скоблить.
Начал я. Дело пошло сразу. Не успел Иваныч изрезать половину, как я кончил и принялся за вторую. Пот
с меня лил градом. Ладонь правой руки раскраснелась, и в ней чувствовалась острая боль — предвестник мозолей.
Так образовалась знаменитая персидско-донская порода, которая впоследствии в соединении
с английской чистокровной лошадью дала чудный скаковой материал. Особенно им славился завод Подкопаева — патриарха донских коневодов. Он умер в очень преклонных годах в
начале столетия. У него было тавро: сердце, пронзенное стрелой.
Прежде
с нами ужинал Далматов, шутник и озорник не последний, а смирился, как
начал ухаживать за Стрельской; ужинал
с ней вдвоем на отдельном столике или в палатке на кругу.
Итак, первое существо женского пола была Гаевская, на которую я и внимание обратил только потому, что за ней
начал ухаживать Симонов, а потом комик Большаков позволял себе ее ухватывать за подбородок и хлопать по плечу в виде шутки. И вот как-то я увидел во время репетиции, что Симонов, не заметив меня, подошел к Гаевской, стоявшей
с ролью под лампой между кулис, и попытался ее обнять. Она вскрикнула...
Но мы ушли только через 10 дней, так как турки как-то вели себя непокойно и ни
с того ни
с сего
начинали пальбу то тут, то там.
Вспоминается мне мой бенефис. Выпустил Далматов за неделю анонс о моем бенефисе, преподнес мне пачку роскошно напечатанных маленьких программ, что делалось тогда редко, и предложил, по обычаю местному, объехать меценатов и пригласить всех,
начиная с губернатора, у которого я по поручению Далматова уже режиссировал домашний спектакль.
Удалой и лукавый, разбойник морской, как все остальные окружающие,
начиная с короля и кончая могильщиком.
Понадобилась новая пьеса. Бренко обратилась к А.А. Потехину, который и дал ей «Выгодное предприятие», но
с тем, чтобы его дочь, артистка-любительница, была взята на сцену. Условие было принято: г-же Потехиной дали роль Аксюши в «Лесе», которая у нее шла очень плохо, чему способствовала и ее картавость. После Аксюши
начали воздерживаться давать роли Потехиной, а она все требовала — и непременно героинь.
Однако прочел великолепно и успех имел грандиозный.
С этого бенефиса и
начал читать рассказ Мармеладова.
В антракт Тургенев выглянул из ложи, а вся публика встала и обнажила головы. Он молча раскланялся и исчез за занавеской, больше не показывался и уехал перед самым концом последнего акта незаметно. Дмитриев остался, мы пошли в сад. Пришел Андреев-Бурлак
с редактором «Будильника» Н.П. Кичеевым, и мы сели ужинать вчетвером. Поговорили о спектакле, о Тургеневе, и вдруг Бурлак
начал собеседникам рекомендовать меня, как ходившего в народ, как в Саратове провожали меня на войну, и вдруг обратился к Кичееву...
Итак, я
начал с Волги, Дона и Разина.
С момента
начала раскопок от рассвета до полуночи я не отходил от рабочих. Четырнадцать дней!
С 8 июля, когда московский оптик Пристлей поставил электрическое освещение, я присутствовал на работах ночью, дремал, сидя на обломках, и меня будили при каждом показавшемся из земли трупе.
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как
начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист
с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только,
с которой
начать, — думаю, прежде
с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.
Сам Государев посланный // К народу речь держал, // То руганью попробует // И плечи
с эполетами // Подымет высоко, // То ласкою попробует // И грудь
с крестами царскими // Во все четыре стороны // Повертывать
начнет.
Потупился, задумался, // В тележке сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать на Бога грех, // Несу мой крест
с терпением, // Живу… а как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «
Начинай!»
С тех пор, как бабы
начали // Рядиться в ситцы красные, — // Леса не подымаются, // А хлеба хоть не сей!»