Неточные совпадения
В типографии нас звали: Митропольского — «недвижимое имущество „Русских ведомостей“, а меня — „летучий репортер“. Оба эти прозвания были придуманы наборщиками, нашими друзьями, так как, приходя поздно
ночью, с экстренными новостями, мы писали их не
в редакции, а
в типографии или корректорской, отрывая каждые десять строк, чтобы не задержать набор.
Еще
в 1871 году, когда я шел
в бурлацкой лямке, немало мы схоронили
в прибрежных песках Волги умерших рядом с нами товарищей, бурлаков, а придя
в Рыбинск и работая конец лета на пристани,
в артели крючников, которые умирали тут же, среди нас, на берегу десятками и трупы которых по
ночам отвозили
в переполненных лодках хоронить на песчаный остров, — я немало повидал холерных ужасов.
Кроме купцов, отправленных
в служители
в холерный госпиталь, Баранов стал забирать шулеров, которые съехались, по обычаю, на ярмарку. Их он держал по
ночам под арестом, а днем посылал на грязные работы по уборке выгребных и помойных ям, а особенно франтоватых с девяти часов утра до обеда заставлял мести площади и мостовые у всех на виду.
А слыхал я о них еще во времена моей бродяжной жизни,
в бессонные
ночи, на белильном заводе, от великого мастера сказки рассказывать, бродяги Суслика, который сам их видал и
в бывальщине о Степане Тимофеиче рассказывал, как атамана забрали, заковали, а потом снова перековали и
в новых цепях
в Москву повезли, а старые
в соборе повесили для устрашения…
К двенадцати часам
ночи, если не было
в Москве какого-нибудь особо важного случая, я всегда
в корректорской.
Чиновник брал из них самый свежий материал и
ночью приносил мне его
в корректорскую.
Около двухсот русских и иностранных корреспондентов прибыло к этим дням
в Москву, но я был единственный из всех проведший всю
ночь в самом пекле катастрофы, среди многотысячной толпы, задыхавшейся и умиравшей на Ходынском поле.
В 1880 году издавал газету И. И Смирнов, владелец типографии и арендатор всех театральных афиш, зарабатывавший хорошие деньги, но всегда бывший без гроша и
в долгу, так как был азартный игрок и все
ночи просиживал за картами
в Немецком клубе.
В редких случаях выигрыша он иногда появлялся
в редакции и даже платил сотрудникам. Хозяйственной частью ведал соиздатель И.М. Желтов, одновременно и книжник и трактирщик, от которого зависело все дело, а он считал совершенно лишним платить сотрудникам деньги.
Тревожно провели нищие эту
ночь в ожидании подаяния,
в ожидании горсти серебра на каждого. Еще затемно толпы их хлынули на Рождественский бульвар, но решетчатые железные ворота были заперты. Стучались, просили, дрожали на морозе, стоя полубосыми ногами на льду тротуара и на снегу мостовой. А народ с каждой минутой прибывал.
Было время, когда «Современные известия» были самой распространенной газетой
в Москве и весьма своеобразной: с одной стороны,
в них печатались политические статьи, а с другой — они с таким же жаром врывались
в общественную городскую жизнь и
в обывательщину. То громили «Коварный Альбион», то с не меньшим жаром обрушивались на бочки «отходников», беспокоивших по
ночам Никиту Петровича Гилярова-Платонова, жившего на углу Знаменки и Антипьевского переулка,
в нижнем этаже, окнами на улицу.
Я только один раз был у него летом, кажется,
в мае месяце. Он, по обыкновению, лежал на диване; окна были открыты, была теплая
ночь, а он
в меховой шапке читал гранки. Руки никогда не подавал и, кто бы ни пришел, не вставал с дивана.
По нескольку суток, днем и
ночью, он ездил
в лодке по реке, тут же спал на берегу около костра, несмотря ни на какую погоду. Даже по зимам уезжал ловить и
в двадцатиградусные морозы просиживал часами у проруби на речке.
Многие ругали «Листок», и все его читали. Внешне чуждались Н.И. Пастухова, а к нему шли. А он вел свою линию, не обращал на такие разговоры никакого внимания, со всеми был одинаков, с утра до поздней
ночи носился по трактирам, не стеснялся пить чай
в простонародных притонах и там-то главным образом вербовал своих корреспондентов и слушал разные разговоры мелкого люда, которые и печатал, чутьем угадывая, где правда и где ложь.
Этот псевдоним имел свою историю. Н.И. Пастухов с семьей, задолго до выхода своей газеты, жил на даче
в селе Волынском за Дорогомиловской заставой. После газетной работы по
ночам, за неимением денег на извозчика, часто ходил из Москвы пешком по Можайке, где грабежи были не редкость, особенно на Поклонной горе. Уж очень для грабителей место было удобное — издали все кругом видно.
Как-то
в августовскую
ночь Н.И. Пастухов, закупив провизии, поехал на дачу на извозчике. На Поклонной горе ватага остановила извозчика и бросилась к пролетке, а Н.И. Пастухов сидит и курит.
В рождественскую вьюжную
ночь, когда метель была такая, что ямщику лошадей не видно, компания возвращалась на тройках и на парных извозчиках-«голубчиках».
В Москву я вернулся
ночью, написал корреспонденцию, подписал ее псевдонимом «Проезжий корнет» и привез рано утром Н.И. Пастухову.
Приходилось
в одиннадцать часов
ночи посылать секретаря дежурить у подъезда цензора и ждать его возвращения из театра, чтобы получить гранки.
В десять ужин, а после ужина уходит
в кабинет и до четырех часов стучит на своем «ремингтоне». Летом тот же режим — только больше на воздухе. Любитель цветов,
В.М. Лавров копается
в саду, потом ходит за грибами, а по
ночам делает переводы на русский язык польских писателей или просматривает материалы для очередного номера журнала, которые ему привозили из редакции.
Когда
В.М. Дорошевич появлялся
в редакции, то все смолкало. Он шествовал к себе
в кабинет, принимал очень по выбору, просматривал каждую статью и, кроме дневных приемов, просиживал за чтением гранок
ночи до выхода номера.
Любил поесть! А
ночью, после обеда,
в редакции просит меня...
Интересна судьба этой рощи: она выросла
в одну
ночь — и погибла
в один день, даже
в несколько минут.
Всю
ночь громыхали по булыжным мостовым длинные обозы отходников, заменявших тогда канализацию, но и с перенесением из Анненгофской рощи свалки нечистот к Сортировочной станции Московско-Казанской железной дороги все-таки еще
в нее сливались нечистоты, и название «Анненгофская роща» было только
в указателях Москвы и официальных сообщениях, —
в народе ее знали испокон века и до последних дней только под одним названием: «Говенная роща!»
Ураган ринулся к Ярославлю, оставляя следы разрушения более чем на сотни верст; было много убитых и раненых.
Ночью в районе урагана, среди обломков
в Лефортове и
в роще горели костры, у которых грелись рабочие и жители, оставшиеся без крова.
Поздно
ночью, тайно, являлся к ним пьяный
В.Н. Бестужев, посылал за водкой, хлебом и огурцами, бил их смертным боем — и газета выходила. Подшибалы чувствовали себя как дома
в холодной, нетопленой типографии, и так как все были разуты и раздеты — босые и голые, то
в осенние дожди уже не показывались на улицу.
Московские известия я давал
в редакцию по междугородному телефону к часу
ночи, и моим единственным помощником был сербский студент Милан Михайлович Бойович, одновременно редактировавший журнал «Искры», приложение к «Русскому слову», и сотрудничавший
в радикальной сербской газете «Одъек».
Неточные совпадения
Городничий (
в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать
в глуши? Ведь вот хоть бы здесь:
ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю
ночь огни и шум.
В саван окутался Чертов овраг, //
Ночью там росы велики, // Зги не видать! только совы снуют, // Оземь ширяясь крылами, // Слышно, как лошади листья жуют, // Тихо звеня бубенцами.
«Ну полно, полно, миленький! // Ну, не сердись! — за валиком // Неподалеку слышится. — // Я ничего… пойдем!» // Такая
ночь бедовая! // Направо ли, налево ли // С дороги поглядишь: // Идут дружненько парочки, // Не к той ли роще правятся? // Та роща манит всякого, //
В той роще голосистые // Соловушки поют…
Темно кругом, // Гляжу
в окно — глухая
ночь!