Неточные совпадения
—
Вот проклятущие! Чужих со своим ведром не пущают к фанталу,
а за ихнее копейку выплачивай сторожу в будке.
А тот с начальством делится.
—
Вот потому двадцать годов и стою там на посту,
а то и дня не простоишь, пришьют! Конечно, всех знаю.
— Ну,
вот он есть, Махалкин.
А это ты, Лавров? Ну-ка вылазь, покажись барину.
Вот рядом огромные дома Румянцева, в которых было два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь»,
а далее, в доме Степанова, трактир «Каторга», когда-то принадлежавший знаменитому укрывателю беглых и разбойников Марку Афанасьеву,
а потом перешедший к его приказчику Кулакову, нажившему состояние на насиженном своим старым хозяином месте.
— Да, очень.
Вот от него мне памятка осталась. Тогда я ему бланк нашей анкеты дал, он написал,
а я прочел и усомнился.
А он говорит: «Все правда. Как написано — так и есть. Врать не умею».
— Прямо плачу, что не попал,
а угодил к Темному!
Вот дело было! Сашку Утюга сегодня на шесть тысяч взяли…
—
Вот спасибо! Век не забуду… Ведь почин дороже денег… Теперь отыграюсь! Да! Сашку до копья разыграли. Дали ему утром сотенный билет, он прямо на вокзал в Нижний…
А Цапля завтра новую мельницу открывает, богатую.
— Теперь не надо. Опосля понадобится. Лишнее знание не повредит. Окромя пользы, от этого ничего. Может, что знакомым понадобится,
вот и знаете, где купить,
а каков товар — своими глазами убедились.
Прежде в парикмахерской за кулисами мастерам щипцы подавал, задаром нищих брил, постигая ремесло,
а теперь
вот и деньги, и почет, и талантом считают…
— Отпираю,
а у самого руки трясутся, уже и денег не жаль: боюсь, вдруг пристрелят. Отпер. Забрали тысяч десять с лишком, меня самого обыскали, часы золотые с цепочкой сняли, приказали четверть часа не выходить из конторы…
А когда они ушли, уж и хохотал я, как их надул: пока они мне карманы обшаривали, я в кулаке держал десять золотых, успел со стола схватить… Не догадались кулак-то разжать!
Вот как я их надул!.. Хи-хи-хи! — и раскатывался дробным смехом.
— Ну
вот, друг, спасибо, что пришел!
А то без тебя чего-то не хватало… Иди погрейся с морозца, — встречал он обычно пришедшего.
Огромная несуразная комната. Холодно. Печка дымит. Посредине на подстилке какое-нибудь животное: козел, овца, собака, петух…
А то — лисичка. Юркая, с веселыми глазами, сидит и оглядывается;
вот ей захотелось прилечь, но ученик отрывается от мольберта, прутиком пошевелит ей ногу или мордочку, ласково погрозит, и лисичка садится в прежнюю позу.
А кругом ученики пишут с нее и посреди сам
А. С. Степанов делает замечания, указывает.
Вот эти-то «имеющие приезд ко двору» заслуженные «болдохи» или «иваны» из «Шиповской крепости» и «волки» из «Сухого оврага» с Хитровки имели два входа — один общий с бульвара,
а другой с Грачевки, где также исчезали незримо с тротуара, особенно когда приходилось тащить узлы, что через зал все-таки как-то неудобно.
Вот за шампанским кончает обед шумная компания… Вскакивает, жестикулирует, убеждает кого-то франт в смокинге, с брюшком. Набеленная, с накрашенными губами дама курит папиросу и пускает дым в лицо и подливает вино в стакан человеку во френче. Ему, видимо, неловко в этой компании, но он в центре внимания. К нему относятся убеждающие жесты жирного франта. С другой стороны около него трется юркий человек и показывает какие-то бумаги. Обхаживаемый отводит рукой и не глядит,
а тот все лезет, лезет…
То-то, мол, говорим, ресторан!
А ехали мы сюда поесть знаменитого тестовского поросенка, похлебать щец с головизной, пощеботить икорки ачуевской да расстегайчика пожевать,
а тут
вот… Эф бруи… Яйца-то нам и в степи надоели!
— Никанор Маркелыч!
А я к вам с просьбой…
Вот это мои друзья — актеры… Представьте нам старого барина. Григорий-то здесь?
— Пишут, что чуть дышут,
а живут страсть богато, гребут золото лопатой,
а дерьмо языком, и ни рубах, ни порток ни на ком! Да
вот еще вам бурмистр письмо привез…
—
А теперь у вас, барин, в чистом поле
вот что, — и, просунув большой палец между указательным и средним, слуга преподнес барину кукиш.
Вот тут-то, на этих балах, и завязывались нужные знакомства и обделывались разные делишки,
а благодушный «хозяин столицы», как тогда звали Долгорукова, окруженный стеной чиновников, скрывавших от него то, что ему не нужно было видеть, рассыпался в любезностях красивым дамам.
Вот этот самый Шпейер, под видом богатого помещика, был вхож на балы к В.
А. Долгорукову, при первом же знакомстве очаровал старика своей любезностью,
а потом бывал у него на приеме, в кабинете, и однажды попросил разрешения показать генерал-губернаторский дом своему знакомому, приехавшему в Москву английскому лорду.
— Нет еще, ваше сиятельство. Денег еще не прислали. Придется пока перехватить тысчонок двадцать. Я думаю насчет гравера,
вот напротив живет, к нему родственники приехали,
а их гонят.
—
Вот хоть взять конфеты, которые «ландрин» зовут… Кто Ландрин? Что монпансье? Прежде это монпансье наши у французов выучились делать, только продавали их в бумажках завернутые во всех кондитерских…
А тут вон Ландрин… Тоже слово будто заморское, что и надо для торговли,
а вышло дело очень просто.
Вот, кажется, знакомое слово «щипцы»,
а это, оказывается, морда у борзой так называется.
— Вы всей Москве должны!.. В ваших книгах обо всей Москве написали и ни слова не сказали о банях.
А ведь Москва без бань — не Москва!
А вы Москву знаете, и грех вам не написать о нас, старых москвичах.
Вот мы и просим вас не забыть бань.
—
Вот я еще в силах работать,
а как отдам все силы Москве — так уеду к себе на родину.
Вот этих каюток тогда тут не было, дом был длинный, двухэтажный,
а зала дворянская тоже была большая, с такими же мягкими диванами, и буфет был — проси чего хочешь…
— Пусть тип,
а был он хористом в театре в Ярославле и был шулером. Фамилия другая… При мне его тогда в трактире «Столбы» из окна за шулерство выкинули.
Вот только забыл, кто именно: не то Мишка Докучаев, не то Егорка Быстров!
Неизменными посетителями этого трактира были все московские сибиряки. Повар, специально выписанный Лопашовым из Сибири, делал пельмени и строганину. И
вот как-то в восьмидесятых годах съехались из Сибири золотопромышленники самые крупные и обедали по-сибирски у Лопашова в этой самой «избе»,
а на меню стояло: «Обед в стане Ермака Тимофеевича», и в нем значилось только две перемены: первое — закуска и второе-«сибирские пельмени».
— Жалости подобно! Оно хоть и по закону, да не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи, от детей малых, и вместо того, чтобы работать ему, да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел
вот молодой человек — только что женился,
а на другой день посадили.
А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника,
а жену при себе содержать стал…
Но
вот заливается по Питерской дороге курьерский колокольчик — все приходит в движение. Освобождают правую часть дороги, и бешено несется курьерская или фельдъегерская тройка. Инвалид не ждет команды «подвысь!»,
а, подняв бревно, вытягивается во фрунт. Он знает, что это или фельдъегерь, или курьер, или государственного преступника везут…
Вот Ермак ездил специально на курьерских тройках. Много он съел и кнутов и розог от курьеров,
а все при разговоре мурлыкал...
Вот этого-то палисадника теперь и не было,
а я его видел еще в прошлом году…
Неточные совпадения
Хлестаков. Да
вот тогда вы дали двести, то есть не двести,
а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт,
а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части,
а я отправлюсь сам или
вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Анна Андреевна. Мы теперь в Петербурге намерены жить.
А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!., признаюсь, большая неприятность…
Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.