Неточные совпадения
После войны 1812 года, как только стали возвращаться
в Москву москвичи и
начали разыскивать свое разграбленное имущество, генерал-губернатор Растопчин издал приказ,
в котором объявил, что «все вещи, откуда бы они взяты ни
были, являются неотъемлемой собственностью того, кто
в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз
в неделю,
в воскресенье,
в одном только месте, а именно на площади против Сухаревской башни».
С восьмидесятых годов, когда
в Москве
начали выходить газеты и запестрели объявлениями колокольных заводов, Сухаревка перестала пускать небылицы, которые
в те времена служили рекламой. А колоколозаводчик неукоснительно появлялся на Сухаревке и скупал «серебряный звон». За ним очень ухаживали старьевщики, так как он
был не из типов, искавших «на грош пятаков».
— Ну-с, так через неделю чтобы пьеса
была у меня. Неделя — это только для
начала, а там надо
будет пьесы
в два дня перешивать.
В Богословском (Петровском) переулке с 1883 года открылся театр Корша. С девяти вечера отовсюду поодиночке
начинали съезжаться извозчики, становились
в линию по обеим сторонам переулка, а не успевшие занять место вытягивались вдоль улицы по правой ее стороне, так как левая
была занята лихачами и парными «голубчиками», платившими городу за эту биржу крупные суммы. «Ваньки», желтоглазые погонялки — эти извозчики низших классов, а также кашники, приезжавшие
в столицу только на зиму, платили «халтуру» полиции.
Ну вот, я и удумал, да так уж и
начал делать: дам приказчику три копейки и скажу: «Вот тебе три копейки, добавь свои две, пойди
в трактир, закажи чайку и
пей в свое удовольствие, сколько хочешь».
С каждой рюмкой компания оживлялась, чокались,
пили, наливали друг другу, шумели, и один из ляпинцев, совершенно пьяный,
начал даже очень громко «родителей поминать». Более трезвые товарищи его уговорили уйти, швейцар помог одеться, и «Атамоныч» побрел
в свою «Ляпинку», благо это
было близко. Еще человек шесть «тактично» выпроводили таким же путем товарищи, а когда все
было съедено и выпито, гости понемногу стали уходить.
Это уже
в новом помещении,
в особняке на Большой Молчановке, когда на «среды» стало собираться по сто и более участников и гостей. А там,
в Савеловском переулке,
было еще только
начало «сред».
У С. И. Грибкова
начал свою художественную карьеру и Н. И. Струнников, поступивший к нему
в ученики четырнадцатилетним мальчиком. Так же как и все,
был «на побегушках»,
был маляром, тер краски, мыл кисти, а по вечерам учился рисовать с натуры. Раз С. И. Грибков послал ученика Струнникова к антиквару за Калужской заставой реставрировать какую-то старую картину.
Такова
была подпись под карикатурой
в журнале «Искра»
в начале шестидесятых годов прошлого столетия.
В те годы курение папирос только
начинало вытеснять нюхательный табак, но все же он
был еще долго
в моде.
Первая половина шестидесятых годов
была началом буйного расцвета Москвы,
в которую устремились из глухих углов помещики проживать выкупные платежи после «освободительной» реформы.
Так
было до
начала девяностых годов. Тогда еще столбовое барство чуралось выскочек из чиновного и купеческого мира. Те пировали
в отдельных кабинетах.
И вместе с башней Троекуров
начал строить свой дом, рядом с домом Голицына, чтобы «утереть ему нос», а материал, кстати,
был под рукой — от Сухаревой башни. Проведал об этом Петр, назвал Троекурова казнокрадом, а все-таки
в 1691 году рядом с домом Голицына появились палаты, тоже
в два этажа. Потом Троекуров прибавил еще третий этаж со сводами
в две с половиной сажени, чего не
было ни до него, ни после.
В 1877 году здесь сидел «шлиссельбуржец» Николай Александрович Морозов. Спичкой на закоптелой стене камеры им
было написано здесь первое стихотворение, положившее
начало его литературному творчеству...
В 1879 году мальчиком
в Пензе при театральном парикмахере Шишкове
был ученик, маленький Митя. Это
был любимец пензенского антрепренера
В. П. Далматова, который единственно ему позволял прикасаться к своим волосам и учил его гриму. Раз
В. П. Далматов
в свой бенефис поставил «Записки сумасшедшего» и приказал Мите приготовить лысый парик. Тот принес на спектакль мокрый бычий пузырь и
начал напяливать на выхоленную прическу Далматова… На крик актера
в уборную сбежались артисты.
Московский артистический кружок
был основан
в шестидесятых годах и окончил свое существование
в начале восьмидесятых годов. Кружок занимал весь огромный бельэтаж бывшего голицынского дворца, купленного
в сороковых годах купцом Бронниковым. Кружку принадлежал ряд зал и гостиных, которые образовывали круг с огромными окнами на Большую Дмитровку с одной стороны, на Театральную площадь — с другой, а окна белого голицынского зала выходили на Охотный ряд.
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой недели поста актеры жили весело. У них водились водочка, пиво, самовары,
были шумные беседы…
Начиная с четвертой —
начинало стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал
в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем
в один номер.
Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал
в ресторане, стал варить кушанье дома, особенно семейные.
Горячо взялся Лазарев за дело, и
в первый же месяц касса клуба
начала пухнуть от денег. Но главным образом богатеть
начал клуб на Тверской,
в доме, где
был когда-то «Пушкинский театр» Бренко.
Бывали здесь и другие типы.
В начале восьмидесятых годов сверкала совершенно лысая голова московского вице-губернатора, человека очень веселого, И. И. Красовского. Про него
было пущено, кажется Шумахером, четверостишие...
В семидесятых годах формы у студентов еще не
было, но все-таки они соблюдали моду, и студента всегда можно
было узнать и по манерам, и по костюму. Большинство, из самых радикальных,
были одеты по моде шестидесятых годов: обязательно длинные волосы, нахлобученная таинственно на глаза шляпа с широченными полями и иногда — верх щегольства — плед и очки, что придавало юношам ученый вид и серьезность. Так одевалось студенчество до
начала восьмидесятых годов, времени реакции.
С самого
начала судебной реформы
в кремлевском храме правосудия, здании судебных установлений, со дня введения судебной реформы
в 1864–1866 годы стояла она. Статуя такая, как и подобает ей
быть во всем мире: весы, меч карающий и толстенные томы законов. Одного только не оказалось у богини, самого главного атрибута — повязки на глазах.
Сандуновские бани, как и переулок,
были названы
в начале прошлого века
в честь знаменитой актрисы-певицы Сандуновой. Так их зовут теперь, так их звали и
в пушкинские времена.
Алексей Федорович
начал «пылить» на бега
в шарабане со своим Ленькой, который
был и конюх и кучер.
Конюхи из трактира к
началу бегов отвозили хозяев
в полтиничные места беговой беседки, тогда еще деревянной, а сами, стоя на шарабанах, смотрели через забор на бега, знали каждую лошадь, обсуждали шансы выигрыша и даже играли
в тотализатор, складываясь по двугривенному — тогда еще тотализатор
был рублевый.
Иногда позволял себе отступление, заменяя расстегаи байдаковским пирогом — огромной кулебякой с начинкой
в двенадцать ярусов, где
было все,
начиная от слоя налимьей печенки и кончая слоем костяных мозгов
в черном масле.
Движение
было большое, особенно
было оно
в начале зимы, по снегу, когда помещики приезжали проводить зиму
в Москве. За дормезами и возками цугом тащились целые обозы богатых помещиков, а небогатые тоже тянулись за ними.