Неточные совпадения
Пока
мой извозчик добивался ведра
в очереди, я на все успел насмотреться, поражаясь суете, шуму и беспорядочности этой самой тогда проезжей площади Москвы… Кстати сказать, и самой зловонной от стоянки лошадей.
С
моим другом, актером Васей Григорьевым, мы были
в дождливый сентябрьский вечер у знакомых на Покровском бульваре. Часов
в одиннадцать ночи собрались уходить, и тут оказалось, что у Григорьева пропало с вешалки его летнее пальто. По следам оказалось, что вор влез
в открытое окно, оделся и вышел
в дверь.
В доме Румянцева была, например, квартира «странников». Здоровеннейшие, опухшие от пьянства детины с косматыми бородами; сальные волосы по плечам лежат, ни гребня, ни
мыла они никогда не видывали. Это монахи небывалых монастырей, пилигримы, которые век свой ходят от Хитровки до церковной паперти или до замоскворецких купчих и обратно.
— Для дураков, Андрей Михайлович, для дураков… Повешу
в гостиной — за
моих предков сойдут… Так
в четверг, милости просим, там же на Цветном, над
моей старой квартирой… сегодня снял
в бельэтаже…
Раз
в неделю хозяйки кое-как
моют и убирают свою квартиру или делают вид, что убирают, — квартиры загрязнены до невозможности, и их не отмоешь. Но есть хозяйки, которые никогда или, за редким исключением, не больше двух раз
в году убирают свои квартиры, населенные ворами, пьяницами и проститутками.
Побывав уже под Москвой
в шахтах артезианского колодца и прочитав описание подземных клоак Парижа
в романе Виктора Гюго «Отверженные», я решил во что бы то ни стало обследовать Неглинку. Это было продолжение
моей постоянной работы по изучению московских трущоб, с которыми Неглинка имела связь, как мне пришлось узнать
в притонах Грачевки и Цветного бульвара.
Я остался один
в этом замурованном склепе и прошел по колено
в бурлящей воде шагов десять. Остановился. Кругом меня был мрак. Мрак непроницаемый, полнейшее отсутствие света. Я повертывал голову во все стороны, но глаз
мой ничего не различал.
Я вспомнил подобный грохот при
моем путешествии
в тоннель артезианского колодца, но здесь он был несравненно сильнее.
Репортерская заметка сделала свое дело. А
моего отчаянного спутника Федю Левачев взял
в рабочие, как-то устроил ему паспорт и сделал потом своим десятником.
Я как-то шел по Неглинной и против Государственного банка увидал посреди улицы деревянный барак, обнесенный забором, вошел
в него, встретил инженера, производившего работы, — оказалось, что он меня знал и на
мою просьбу осмотреть работы изъявил согласие. Посредине барака зияло узкое отверстие, из которого торчал конец лестницы.
Я прошел к Малому театру и, продрогший, промочив ноги и нанюхавшись запаха клоаки, вылез по мокрой лестнице. Надел шубу, которая меня не могла согреть, и направился
в редакцию, где сделал описание работ и припомнил
мое старое путешествие
в клоаку.
На другой день я читал
мою статью уже лежа
в постели при высокой температуре, от гриппа я
в конце концов совершенно оглох на левое ухо, а потом и правое оказалось поврежденным.
Это было эпилогом к
моему подземному путешествию
в бездны Неглинки сорок лет назад.
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня
в своем экипаже до дому. Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал
в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к
моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
Тогда я прислонился к дереву, стянул сапог и тотчас открыл причину боли: оказалось, что
мой маленький перочинный ножик провалился из кармана и сполз
в сапог. Сунув ножик
в карман, я стал надевать сапог и тут услышал хлюпанье по лужам и тихий разговор. Я притих за деревом. Со стороны Безымянки темнеет на фоне радужного круга от красного фонаря тихо движущаяся группа из трех обнявшихся человек.
Немец загулял, попал
в притон, девки затащили, а там опоили его «малинкой», обобрали и выбросили на
мой участок.
— Персидская ромашка! О нет, вы не шутите, это
в жизни вещь великая. Не будь ее на свете — не был бы я таким, каким вы меня видите, а
мой патрон не состоял бы
в членах Общества драматических писателей и не получал бы тысячи авторского гонорара, а «Собачий зал»… Вы знаете, что такое «Собачий зал»?..
Сосед
мой,
в свеженькой коломянковой паре, шляпе калабрийского разбойника и шотландском шарфике, завязанном «неглиже с отвагой, а-ля черт меня побери», был человек с легкой проседью на висках и с бритым актерским лицом.
У С. И. Грибкова начал свою художественную карьеру и Н. И. Струнников, поступивший к нему
в ученики четырнадцатилетним мальчиком. Так же как и все, был «на побегушках», был маляром, тер краски,
мыл кисти, а по вечерам учился рисовать с натуры. Раз С. И. Грибков послал ученика Струнникова к антиквару за Калужской заставой реставрировать какую-то старую картину.
Мы пролезли
в пролом, спустились на четыре ступеньки вниз, на каменный пол; здесь подземный мрак еще боролся со светом из проломанного потолка
в другом конце подземелья. Дышалось тяжело… Проводник
мой вынул из кармана огарок свечи и зажег… Своды… кольца… крючья…
В письме к П.
В. Нащокину А. С. Пушкин 20 января 1835 года пишет: «Пугачев сделался добрым, исправным плательщиком оброка… Емелька Пугачев оброчный
мой мужик… Денег он мне принес довольно, но как около двух лет жил я
в долг, то ничего и не остается у меня за пазухой и все идет на расплату».
Это, конечно,
мои предположения, но я уверен, что Чатский, забаллотированный
в 1815 году, и Чацкий Грибоедова, окончившего пьесу
в 1822 году, несомненно, имеют общее.
Старички особенно любили сидеть на диванах и
в креслах аванзала и наблюдать проходящих или сладко дремать. Еще на
моей памяти были такие древние старички — ну совсем князь Тугоуховский из «Горе от ума». Вводят его
в мягких замшевых или суконных сапожках, закутанного шарфом,
в аванзал или «кофейную» и усаживают
в свое кресло. У каждого было излюбленное кресло, которое
в его присутствии никто занять не смел.
В одно из
моих ранних посещений клуба я проходил
в читальный зал и
в «говорильне» на ходу, мельком увидел старика военного и двух штатских, сидевших на диване
в углу, а перед ними стоял огромный,
в черном сюртуке, с львиной седеющей гривой, полный энергии человек, то и дело поправлявший свое соскакивающее пенсне, который ругательски ругал «придворную накипь», по протекции рассылаемую по стране управлять губерниями.
Бильярдная хранила старый характер, описанный Л. Н. Толстым. Даже при
моем последнем посещении клуба
в 1912 году я видел там китайский бильярд, памятный Л. Н. Толстому.
Эстрада
в столовой — это единственное место, куда пропускаются женщины, и то только
в хоре.
В самый же клуб, согласно с основания клуба установленным правилам, ни одна женщина не допускалась никогда. Даже полы
мыли мужчины.
Вода, жар и пар одинаковые, только обстановка иная. Бани как бани! Мочалка — тринадцать,
мыло по одной копейке. Многие из них и теперь стоят, как были, и
в тех же домах, как и
в конце прошлого века, только публика
в них другая, да старых хозяев, содержателей бань, нет, и память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
В литературе о банном быте Москвы ничего нет. Тогда все это было у всех на глазах, и никого не интересовало писать о том, что все знают: ну кто будет читать о банях? Только
в словаре Даля осталась пословица, очень характерная для многих бань: «Торговые бани других чисто
моют, а сами
в грязи тонут!»
В Москве мальчика доставляли к родственникам и землякам, служившим
в какой-нибудь бане. Здесь его сперва стригут,
моют, придают ему городской вид.
В два «небанных» дня недели — понедельник и вторник — мальчики
мыли бутылки и помогали разливать квас, которым торговали
в банях, а
в «банные» дни готовили веники, которых выходило, особенно по субботам и накануне больших праздников,
в некоторых банях по три тысячи штук.
Когда появилось
в печати «Путешествие
в Арзрум», где Пушкин так увлекательно описал тифлисские бани, Ламакина выписала из Тифлиса на пробу банщиков-татар, но они у коренных москвичей, любивших горячий полок и душистый березовый веник, особого успеха не имели, и их больше уже не выписывали. Зато наши банщики приняли совет Пушкина и завели для любителей полотняный пузырь для
мыла и шерстяную рукавицу.
Потом
в банях появились семейные отделения, куда дамы высшего общества приезжали с болонками и моськами. Горничные
мыли собачонок вместе с барынями…
В женских банях было свое «лечение». Первым делом — для белизны лица — заваривали
в шайке траву-череду, а
в «дворянских» женщины
мыли лицо миндальными высевками.
Его превосходительство квартировал тогда
в доме Тинкова, на Пречистенке, а супруга Тинкова —
моя крестная мать.
И каждый раз, как, бывало, увижу кудрявцовскую карамельку
в цветной бумажке, хвостик с одного конца, так и вспомню
моего учителя.
После сего он долго тер меня рукавицей и, сильно оплескав теплой водой, стал умывать намыленным полотняным пузырем. Ощущение неизъяснимое: горячее
мыло обливает вас, как воздух! После пузыря Гасан опустил меня
в ванну — тем и кончилась церемония».
Я еще сидел
в ванне, когда с мочалками и
мылом в руках влетели два стройных и ловких красавчика, братья Дуровы, члены-любители нашего гимнастического общества.
А рядом с ним крошечный, бритый по-актерски, с лицом
в кулачок и курчавыми волосами Вася Васильев. Оба обитатели «Чернышей», оба полулегальные и поднадзорные, оба
мои старые друзья.
Передо мной счет трактира Тестова
в тридцать шесть рублей с погашенной маркой и распиской
в получении денег и подписями: «
В. Долматов и О. Григорович». Число — 25 мая. Год не поставлен, но, кажется, 1897-й или 1898-й. Проездом из Петербурга зашли ко мне
мой старый товарищ по сцене
В. П. Долматов и его друг О. П. Григорович, известный инженер, москвич. Мы пошли к Тестову пообедать по-московски.
В левой зале нас встречает патриарх половых, справивший сорокалетний юбилей, Кузьма Павлович.
— Сбегай-ка на двор, там
в санях под седушкой вобла лежит. Принеси. Знаешь,
моя лошадь гнедая, с лысинкой.
Я спустился
в эту темноту, держась за руку
моего знакомого. Ничего не видя кругом, сделал несколько шагов. Щелкнул выключатель, и яркий свет электрической лампы бросил тень на ребра сводов. Желтые полосы заиграли на переплетах книг и на картинах над письменным столом.
Даже эта великолепная конская группа и статуя с венком
в руках настолько прошла мимо
моего внимания, что я не рассмотрел ее — чья это фигура.
Ермак помнил этот дом хорошо, и когда по
моей просьбе он рассказывал о прошлом, то Разоренов тотчас же приводил из «Онегина», как Наполеон скрылся
в Петровский замок и
В апреле 1876 года я встретил
моего товарища по сцене — певца Петрушу Молодцова (пел Торопку
в Большом театре, а потом служил со мной
в Тамбове). Он затащил меня
в гости к своему дяде
в этот серый дом с палисадником,
в котором бродила коза и играли два гимназистика-приготовишки.