Неточные совпадения
Многие из товарищей-литераторов просили меня сводить их на Хитров и показать
трущобы, но никто не решался войти
в «Сухой овраг» и даже
в «Утюг». Войдем на крыльцо, спустимся несколько шагов вниз
в темный подземный коридор — и просятся назад.
Работая
в «Русских ведомостях», я часто встречался с Глебом Ивановичем. Не раз просиживали мы с ним подолгу и
в компании и вдвоем, обедывали и вечера вместе проводили. Как-то Глеб Иванович обедал у меня, и за стаканом вина разговор пошел о
трущобах.
В облаке пара на нас никто не обратил внимания. Мы сели за пустой грязный столик. Ко мне подошел знакомый буфетчик, будущий миллионер и домовладелец. Я приказал подать полбутылки водки, пару печеных яиц на закуску — единственное, что я требовал
в трущобах.
И только Советская власть одним постановлением Моссовета смахнула эту не излечимую при старом строе язву и
в одну неделю
в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами,
в несколько месяцев отделала под чистые квартиры недавние
трущобы и заселила их рабочим и служащим людом.
Самую же главную
трущобу «Кулаковку» с ее подземными притонами
в «Сухом овраге» по Свиньинскому переулку и огромным «Утюгом» срыла до основания и заново застроила.
Его сестра, О. П. Киреева, — оба они были народники — служила акушеркой
в Мясницкой части, была любимицей соседних
трущоб Хитрова рынка, где ее все звали по имени и отчеству; много восприняла она
в этих грязных ночлежках будущих нищих и воров, особенно, если, по несчастью, дети родились от матерей замужних, считались законными, а потому и не принимались
в воспитательный дом, выстроенный исключительно для незаконнорожденных и подкидышей.
Много их попадало
в Рукавишниковский исправительный приют, много их высылали на родину, а шайки росли и росли, пополняемые
трущобами, где плодилась нищета, и беглыми мальчишками из мастерских, где подчас жизнь их была невыносима.
И бежали
в трущобу, потому что им не страшен ни холод, ни голод, ни тюрьма, ни побои…
Закрыли толкучку только
в восьмидесятых годах, но следы ее остались, — она развела
трущобы в самом центре города, которые уничтожила только Советская власть.
Побывав уже под Москвой
в шахтах артезианского колодца и прочитав описание подземных клоак Парижа
в романе Виктора Гюго «Отверженные», я решил во что бы то ни стало обследовать Неглинку. Это было продолжение моей постоянной работы по изучению московских
трущоб, с которыми Неглинка имела связь, как мне пришлось узнать
в притонах Грачевки и Цветного бульвара.
В такую только ночь и можно идти спокойно по этому бульвару, не рискуя быть ограбленным, а то и убитым ночными завсегдатаями, выходящими из своих
трущоб в грачевских переулках и Арбузовской крепости, этого громадного бывшего барского дома, расположенного на бульваре.
У некоторых шулеров и составителей игры имелись при таких заведениях сокровенные комнаты, «мельницы», тоже самого последнего разбора, предназначенные специально для обыгрывания громил и разбойников, которые только
в такие
трущобы являлись для удовлетворения своего азарта совершенно спокойно, зная, что здесь не будет никого чужого.
Когда Василия Голицына, по проискам врагов,
в числе которых был Троекуров, сослали и секвестровали его имущество, Петр I подарил его дом грузинскому царевичу, потомки которого уже не жили
в доме, а сдавали его внаем под торговые здания.
В 1871 году дом был продан какому-то купцу. Дворец превратился
в трущобу.
У меня сохранилась запись очевидца о посещении этой
трущобы: «Мне пришлось, — пишет автор записи, — быть у одного из чиновников, жившего
в этом доме.
Измученные непосильной работой и побоями, не видя вблизи себя товарищей по возрасту, не слыша ласкового слова, они бежали
в свои деревни, где иногда оставались, а если родители возвращали их хозяину, то они зачастую бежали на Хитров, попадали
в воровские шайки сверстников и через
трущобы и тюрьмы нередко кончали каторгой.
Выбежать поиграть, завести знакомство с ребятами — минуты нет.
В «Олсуфьевке» мальчикам за многолюдностью было все-таки веселее, но убегали ребята и оттуда, а уж от «грызиков» — то и дело. Познакомятся на улице с мальчишками-карманниками, попадут на Хитровку и делаются жертвами
трущобы и тюрьмы…
Спускаемся на Самотеку. После блеска новизны чувствуется старая Москва. На тротуарах и на площади толпится народ, идут с Сухаревки или стремятся туда. Несут разное старое хоботье: кто носильное тряпье, кто самовар, кто лампу или когда-то дорогую вазу с отбитой ручкой. Вот мешок тащит оборванец, и сквозь дыру просвечивает какое-то синее мясо. Хлюпают по грязи
в мокрой одежде, еще не просохшей от дождя. Обоняется прелый запах
трущобы.
Неточные совпадения
Старцем,
в одежде монашеской, // Грешник вернулся домой, // Жил под навесом старейшего // Дуба,
в трущобе лесной.
— Плохо! — говорил штабс-капитан, — посмотрите, кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся
в пропасть или засядем
в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться!
А мне, видно, так и загубить свою молодость
в этой
трущобе.
«Да, возможно, что помогают. А если так, значит — провоцируют. Но — где же мое место
в этой фантастике? Спрятаться куда-нибудь
в провинциальную
трущобу, жить одиноко, попробовать писать…»
— Там,
в столицах, писатели, босяки, выходцы из
трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень — свободы себе желает, конституции добилась, будет судьбу нашу решать, а мы тут словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как говорят, — обратился он к женщине с котятами, — слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего не могут!