Неточные совпадения
Я усиленно поддерживал подобные знакомства: благодаря им я получал интересные сведения для газет и проникал иногда
в тайные игорные дома, где меня не стеснялись и где я встречал таких людей, которые были приняты
в обществе, состояли даже членами
клубов, а
на самом деле были или шулера, или аферисты, а то и атаманы шаек.
Извозчики разъехались. Публика прошла. К сверкавшему Яблочковыми фонарями подъезду Купеческого
клуба подкатывали собственные запряжки, и выходившие из
клуба гости
на лихачах уносились
в загородные рестораны «взять воздуха» после пира.
В старину Дмитровка носила еще название Клубной улицы —
на ней помещались три
клуба: Английский
клуб в доме Муравьева, там же Дворянский, потом переехавший
в дом Благородного собрания; затем
в дом Муравьева переехал Приказчичий
клуб, а
в дом Мятлева — Купеческий. Барские палаты были заняты купечеством, и барский тон сменился купеческим, как и изысканный французский стол перешел
на старинные русские кушанья.
Поросята
на «вторничные» обеды
в Купеческом
клубе покупались за огромную цену у Тестова, такие же, какие он подавал
в своем знаменитом трактире.
И лихачи и «голубчики» знали своих клубных седоков, и седоки знали своих лихачей и «голубчиков» — прямо шли, садились и ехали. А то вызывались
в клуб лихие тройки от Ечкина или от Ухарского и, гремя бубенцами, несли веселые компании за заставу, вслед за хором, уехавшим
на парных долгушах-линейках.
Когда карета Хлудова
в девять часов вечера подъехала, как обычно, к
клубу и швейцар отворил дверку кареты, Хлудов лежал
на подушках
в своем цилиндре уже без признаков жизни. Состояние перешло к его детям, причем Миша продолжал прожигать жизнь, а его брат Герасим, совершенно ему противоположный, сухой делец, продолжал блестящие дела фирмы, живя незаметно.
В числе обедающих
на этот раз был антрепренер Ф. А. Корш, часто бывавший
в клубе; он как раз сидел против Рыжеусова.
В пятницу и субботу
на Масленой вся улица между Купеческим
клубом и особняком Ляпиных была аккуратно уложена толстым слоем соломы.
В Петровском парке
в это время было два театра: огромный деревянный Петровский, бывший казенный, где по временам, с разрешения Арапова, по праздникам играла труппа А. А. Рассказова, и летний театр Немецкого
клуба на другом конце парка,
на дачах Киргофа.
За час до начала скачек кофейная пустеет — все
на ипподроме, кроме случайной, пришлой публики. «Играющие» уже больше не появляются: с ипподрома —
в клубы,
в игорные дома их путь.
В Купеческом
клубе жрали аршинных стерлядей
на обедах.
В Охотничьем — разодетые дамы «кушали деликатесы», интриговали
на маскарадах,
в карточные их не пускали.
В Немецком —
на маскарадах,
в «убогой роскоши наряда»,
в трепаных домино, «замарьяживали» с бульвара пьяных гостей, а шулера обыгрывали их
в карточных залах.
На дамах бриллианты, из золотых сумочек они выбрасывают пачки кредиток… Тут же сидят их кавалеры, принимающие со стороны участие
в их игре или с нетерпением ожидающие, когда дама проиграется, чтобы увезти ее из
клуба…
Этот
клуб зародился
в трактирчике-низке
на Неглинном проезде, рядом с Трубной площадью, где по воскресеньям бывал собачий рынок и птичий базар. Трактир так и звали: «Собачий рынок».
В одно из таких воскресений договорились до необходимости устроить Охотничий
клуб.
На другой день был написан Сабанеевым устав, под которым подписались во главе с Ломовским влиятельные люди, и через месяц устав был утвержден министром.
Но сразу прохарчились. Расход превысил доход. Одной бильярдной и скромной коммерческой игры
в карты почтенных старичков-охотников оказалось мало. Штрафов — ни копейки, а это главный доход
клубов вообще. Для них нужны азартные игры.
На помощь явился М. Л. Лазарев, бывший секретарь Скакового общества, страстный игрок.
Горячо взялся Лазарев за дело, и
в первый же месяц касса
клуба начала пухнуть от денег. Но главным образом богатеть начал
клуб на Тверской,
в доме, где был когда-то «Пушкинский театр» Бренко.
Здесь игра начиналась не раньше двух часов ночи, и бывали случаи, что игроки засиживались
в этой комнате вплоть до открытия
клуба на другой день,
в семь часов вечера, и, отдохнув тут же
на мягких диванах, снова продолжали игру.
Полного расцвета
клуб достиг
в доме графа Шереметева
на Воздвиженке, где долго помещалась городская управа.
С переездом управы
в новое здание
на Воскресенскую площадь дом занял Русский охотничий
клуб, роскошно отделав загаженные канцеляриями барские палаты.
Пошли маскарады с призами, обеды, выставки и субботние ужины,
на которые съезжались буржуазные прожигатели жизни обоего пола. С Русским охотничьим
клубом в его новом помещении не мог спорить ни один другой
клуб; по азарту игры достойным соперником ему явился впоследствии Кружок.
В большой зале бывшего Шереметевского дворца
на Воздвиженке, где
клуб давал маскарады, большие обеды, семейные и субботние ужины с хорами певиц, была устроена сцена.
На ней играли любители, составившие потом труппу Московского Художественного театра.
Старейший
в Москве Английский
клуб помнил еще времена, когда «шумел, гудел пожар московский», когда
на пылавшей Тверской, сквозь которую пробивались к заставе остатки наполеоновской армии, уцелел один великолепный дворец.
После 1812 года дворец Хераскова перешел во владение графа Разумовского, который и пристроил два боковых крыла, сделавших еще более грандиозным это красивое здание
на Тверской. Самый же дворец с его роскошными залами, где среди мраморных колонн собирался цвет просвещеннейших людей тогдашней России, остался
в полной неприкосновенности, и
в 1831 году
в нем поселился Английский
клуб.
Так же безучастно смотрят, как сто лет назад смотрели
на золотой герб Разумовских,
на раззолоченные мундиры членов
клуба в парадные дни,
на мчавшиеся по ночам к цыганам пьяные тройки гуляк…
В приемной Английского
клуба теперь стоит узкая железная клетка.
В ней везли Емельяна с Урала до Москвы и выставляли
на площадях и базарах попутных городов «
на позорище и устрашение» перед толпами народа, еще так недавно шедшего за ним.
В этой клетке привезли его и
на Болотную площадь и 16 января 1775 года казнили.
«Народных заседаний проба
в палатах Аглицкого клоба». Может быть, Пушкин намекает здесь
на политические прения
в Английском
клубе. Слишком близок ему был П. Я. Чаадаев, проводивший ежедневно вечера
в Английском
клубе, холостяк, не игравший
в карты, а собиравший около себя
в «говорильне» кружок людей, смело обсуждавших тогда политику и внутренние дела. Некоторые черты Чаадаева Пушкин придал своему Онегину
в описании его холостой жизни и обстановки…
Конечно, и Чаадаев, о котором
в связи с Английским
клубом вспоминает Герцен
в «Былом и думах», был бельмом
на глазу, но исключить его было не за что, хотя он тоже за свои сочинения был объявлен сумасшедшим, — но это окончилось благополучно, и Чаадаев неизменно, от юности до своей смерти 14 апреля 1856 года, был членом
клуба и, по преданиям, читал
в «говорильне» лермонтовское стихотворение
на смерть Пушкина. Читал — а его слушали «ничтожные потомки известной подлостью прославленных отцов…».
Роскошь поразительная. Тишина мертвая — кроме «инфернальной», где кипела азартная игра
на наличные:
в начале этого века среди членов
клуба появились богатые купцы, а где купец, там денежки
на стол.
Аванзал — большая комната с огромным столом посредине,
на котором
в известные дни ставились баллотировочные ящики, и каждый входящий
в эти дни член
клуба, раньше чем пройти
в следующие комнаты, обязан был положить
в ящики шары, сопровождаемый дежурным старшиной.
В одно из моих ранних посещений
клуба я проходил
в читальный зал и
в «говорильне»
на ходу, мельком увидел старика военного и двух штатских, сидевших
на диване
в углу, а перед ними стоял огромный,
в черном сюртуке, с львиной седеющей гривой, полный энергии человек, то и дело поправлявший свое соскакивающее пенсне, который ругательски ругал «придворную накипь», по протекции рассылаемую по стране управлять губерниями.
Льва Голицына тоже недолюбливали
в Английском
клубе за его резкие и нецензурные по тому времени (начало восьмидесятых годов) речи. Но Лев Голицын никого не боялся. Он ходил всегда, зиму и лето,
в мужицком бобриковом широченном армяке, и его огромная фигура обращала внимание
на улицах.
Через черный ход он выпустил затем всех, кому опасно было попадаться
в руки полиции, и
на другой день
в «говорильне»
клуба возмущался действиями властей.
И с первым появлением этого вестника выскакивал А. А. Козлов, будь
в это время обед или ужин, и мчался
на своей лихой паре, переодеваясь
на ходу
в непромокаемый плащ и надевая каску, которая всегда была
в экипаже. С пожара он возвращался
в клуб доедать свой обед или ужин.
В левом углу проходной «галереи» была дверка
в «инфернальную» и
в «старшинскую» комнату, где происходили экстренные заседания старшин
в случае каких-нибудь споров и недоразумений с гостями и членами
клуба. Здесь творили суд и расправу над виновными, имена которых вывешивались
на «черную доску».
Эта «ажидация» для выездных лакеев, которые приезжали сюда
в старые времена
на запятках карет и саней, была для них
клубом. Лакеи здесь судачили, сплетничали и всю подноготную про своих господ разносили повсюду.
Сошел
на нет и этот
клуб. У большинства дворян не осталось роскошных выездов. Дела
клуба стали слабнуть, вместо шестисот членов осталось двести. Понемногу стало допускаться
в члены и именитое купечество.
Несколько членов этой комиссии возмутились нарушением красоты дворца и падением традиций. Подали особое мнение,
в котором, между прочим, было сказано, что «
клубу не подобает пускаться
в рискованные предприятия, совсем не подходящие к его традициям», и закончили предложением «не застраивать фасада дома, дабы не очутиться
на задворках торговых помещений».
Пересилило большинство новых членов, и прекрасный фасад Английского
клуба, исторический дом поэта Хераскова, дворец Разумовских, очутился
на задворках торговых помещений, а львы были брошены
в подвал.
Дела
клуба становились все хуже и хуже… и публика другая, и субботние обеды — парадных уже не стало — скучнее и малолюднее… Обеды накрывались
на десять — пятнадцать человек. Последний парадный обед, которым блеснул
клуб, был
в 1913 году
в 300-летие дома Романовых.
А там грянула империалистическая война. Половина
клуба была отдана под госпиталь. Собственно говоря, для
клуба остались прихожая, аванзал, «портретная», «кофейная», большая гостиная, читальня и столовая. А все комнаты, выходящие
на Тверскую, пошли под госпиталь. Были произведены перестройки. Для игры «инфернальная» была заменена большой гостиной, где метали баккара,
на поставленных посредине столах играли
в «железку», а
в «детской», по-старому, шли игры по маленькой.
Революция открыла великолепный фасад за железной решеткой со львами, которых снова посадили
на воротах, а
в залах бывшего Английского
клуба был организован Музей старой Москвы.
При Купеческом
клубе был тенистый сад, где члены
клуба летом обедали, ужинали и
на широкой террасе встречали солнечный восход, играя
в карты или чокаясь шампанским. Сад выходил
в Козицкий переулок, который прежде назывался Успенским, но с тех пор, как статс-секретарь Екатерины II Козицкий выстроил
на Тверской дворец для своей красавицы жены, сибирячки-золотопромышленницы Е. И. Козицкой, переулок стал носить ее имя и до сих пор так называется.
В них так и хлынула Москва, особенно
в мужское и женское «дворянское» отделение, устроенное с неслыханными до этого
в Москве удобствами: с раздевальной зеркальной залой, с чистыми простынями
на мягких диванах, вышколенной прислугой, опытными банщиками и банщицами. Раздевальная зала сделалась
клубом, где встречалось самое разнообразное общество, — каждый находил здесь свой кружок знакомых, и притом буфет со всевозможными напитками, от кваса до шампанского «Моэт» и «Аи».
Неточные совпадения
Но только что, въехав
на широкий, полукруглый двор и слезши с извозчика, он вступил
на крыльцо и навстречу ему швейцар
в перевязи беззвучно отворил дверь и поклонился; только что он увидал
в швейцарской калоши и шубы членов, сообразивших, что менее труда снимать калоши внизу, чем вносить их наверх; только что он услыхал таинственный, предшествующий ему звонок и увидал, входя по отлогой ковровой лестнице, статую
на площадке и
в верхних дверях третьего состаревшегося знакомого швейцара
в клубной ливрее, неторопливо и не медля отворявшего дверь и оглядывавшего гостя, ― Левина охватило давнишнее впечатление
клуба, впечатление отдыха, довольства и приличия.
— Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал
на боковой карман, — и теперь я богатый человек; а нынче поеду
в клуб и, может быть, выйду нищим. Ведь кто со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и
в этом-то удовольствие.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «
Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо
в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову
на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог пить как бочка, не спать и быть всё таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал
в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и
в игре, которую он вел
на десятки тысяч и всегда, несмотря
на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком
в Английском
Клубе.
Но
в них не видно перемены; // Всё
в них
на старый образец: // У тетушки княжны Елены // Всё тот же тюлевый чепец; // Всё белится Лукерья Львовна, // Всё то же лжет Любовь Петровна, // Иван Петрович так же глуп, // Семен Петрович так же скуп, // У Пелагеи Николавны // Всё тот же друг мосье Финмуш, // И тот же шпиц, и тот же муж; // А он, всё
клуба член исправный, // Всё так же смирен, так же глух // И так же ест и пьет за двух.