Неточные совпадения
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым
делом шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века
своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: все равно
свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.
Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих и административно высланных. На другой же
день их рассортируют: беспаспортных и административных через пересыльную тюрьму отправят в места приписки, в ближайшие уезды, а они через неделю опять в Москве. Придут этапом в какой-нибудь Зарайск, отметятся в полиции и в ту же ночь обратно. Нищие и барышники все окажутся москвичами или из подгородных слобод, и на другой
день они опять на Хитровке, за
своим обычным
делом впредь до нового обхода.
Здесь жили профессионалы-нищие и разные мастеровые, отрущобившиеся окончательно. Больше портные, их звали «раками», потому что они, голые, пропившие последнюю рубаху, из
своих нор никогда и никуда не выходили. Работали
день и ночь, перешивая тряпье для базара, вечно с похмелья, в отрепьях, босые.
Но самый большой и постоянный доход давала съемщикам торговля вином. Каждая квартира — кабак. В стенах, под полом, в толстых ножках столов — везде были склады вина, разбавленного водой, для
своих ночлежников и для их гостей. Неразбавленную водку
днем можно было получить в трактирах и кабаках, а ночью торговал водкой в запечатанной посуде «шланбой».
На другой
день, придя в «Развлечение» просить аванс по случаю ограбления, рассказывал финал
своего путешествия: огромный будочник, босой и в одном белье, которому он назвался дворянином, выскочил из будки, повернул его к себе спиной и гаркнул: «Всякая сволочь по ночам будет беспокоить!» — и так наподдал ногой — спасибо, что еще босой был, — что Епифанов отлетел далеко в лужу…
И десятилетний «дармоедище» начинает
свой рабочий
день, таща босиком по снегу или грязи на помойку полную лоханку больше себя.
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за ночь на один только
день. От рассвета до потемок колыхалось на площади море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толклось множество народа, и у всякого была
своя цель.
Об этом ларце в воскресенье заговорили молчаливые раритетчики на Сухаревке. Предлагавший двести рублей на другой
день подсылал
своего подручного купить его за три тысячи рублей. Но наследники не уступили. А Сухаревка, обиженная, что в этом музее даром ничего не укупишь, начала «колокола лить».
Первая категория исчезает
днем для
своих мелких делишек, а ночью пьянствует и спит.
В тот
день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему
свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня в
своем экипаже до дому. Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал в
своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
Они или приводили их в
свои притоны, или их тут же
раздевали следовавшие по пятам
своих «дам» «коты».
Раз в пьесе, полученной от него, письмо попалось: писал он сам автору, что пьеса поставлена быть не может по независящим обстоятельствам. Конечно, зачем чужую ставить, когда
своя есть! Через два
дня я эту пьесу перелицевал, через месяц играли ее, а фарс с найденным письмом отослали автору обратно в тот же
день, когда я возвратил его.
То же самое было и на Живодерке, где помещался «Собачий зал Жана де Габриель». Населенная мастеровым людом, извозчиками, цыганами и официантами, улица эта была весьма шумной и
днем и ночью. Когда уже все «заведения с напитками» закрывались и охочему человеку негде было достать живительной влаги, тогда он шел на эту самую улицу и удовлетворял
свое желание в «Таверне Питера Питта».
Когда карета Хлудова в девять часов вечера подъехала, как обычно, к клубу и швейцар отворил дверку кареты, Хлудов лежал на подушках в
своем цилиндре уже без признаков жизни. Состояние перешло к его детям, причем Миша продолжал прожигать жизнь, а его брат Герасим, совершенно ему противоположный, сухой делец, продолжал блестящие
дела фирмы, живя незаметно.
И до сих пор есть еще в Москве в живых люди, помнящие обед 17 сентября, первые именины жены после свадьбы. К обеду собралась вся знать, административная и купеческая. Перед обедом гости были приглашены в зал посмотреть подарок, который муж сделал
своей молодой жене. Внесли огромный ящик сажени две длины, рабочие сорвали покрышку. Хлудов с топором в руках сам старался вместе с ними. Отбили крышку, перевернули его
дном кверху и подняли. Из ящика вывалился… огромный крокодил.
На другой
день к вечеру солома с улицы была убрана, но предписание Захарьина братья не исполнили: спален
своих не перевели…
На другой
день в том же
своем единственном пиджаке он явился в роскошную квартиру против дома генералгубернатора и начал писать одновременно с нее и с ее дочери.
Были у ляпинцев и
свои развлечения — театр Корша присылал им пять раз в неделю бесплатные билеты на галерку, а цирк Саламонского каждый
день, кроме суббот, когда сборы всегда были полные, присылал двадцать медных блях, которые заведующий Михалыч и раздавал студентам, требуя за каждую бляху почему-то одну копейку. Студенты охотно платили, но куда эти копейки шли, никто не знал.
Только немногим удавалось завоевать
свое место в жизни. Счастьем было для И. Левитана с юных
дней попасть в кружок Антона Чехова. И. И. Левитан был беден, но старался по возможности прилично одеваться, чтобы быть в чеховском кружке, также в то время бедном, но талантливом и веселом. В дальнейшем через знакомых оказала поддержку талантливому юноше богатая старуха Морозова, которая его даже в лицо не видела. Отвела ему уютный, прекрасно меблированный дом, где он и написал
свои лучшие вещи.
После выставки счастливцы, успевшие продать
свои картины и получить деньги, переодевались, расплачивались с квартирными хозяйками и первым
делом — с Моисеевной.
Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых
дел, изменяя даже
своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе, а хитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».
Они выплывают во время уж очень крупных скандалов и бьют направо и налево, а в помощь им всегда становятся завсегдатаи — «болдохи», которые дружат с ними, как с нужными людьми, с которыми «
дело делают» по сбыту краденого и пользуются у них приютом, когда опасно ночевать в ночлежках или в
своих «хазах». Сюда же никакая полиция никогда не заглядывала, разве только городовые из соседней будки, да и то с самыми благими намерениями — получить бутылку водки.
Наглядевшись на охотнорядских торговцев, практиковавших обмер, обвес и обман, он ловко применил их методы торгового
дела к
своей профессии.
Изредка он выезжал из дому по
делам в дорогой старинной карете, на паре прекрасных лошадей, со
своим бывшим крепостным кучером, имени которого никто не знал, а звали его все «Лапша».
Мосолов умер в 1914 году. Он пожертвовал в музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов, как
своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него. Целые
дни он проводил в
своем доме за работой, а иногда отдыхал с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке у окна, выходившего во двор, где помещался в восьмидесятых годах гастрономический магазин Генералова.
Жил здесь отставной кавалерийский полковник, целые
дни лежавший на диване с трубкой и рассылавший просительные письма
своим старым друзьям, которые время от времени платили за его квартиру.
Многие из них даже получали чины и ордена, ими прикрывали
свои преступные
дела, являясь недоступными для полиции.
Дня через два, когда Долгоруков отсутствовал, у подъезда дома остановилась подвода с сундуками и чемоданами, следом за ней в карете приехал лорд со
своим секретарем-англичанином и приказал вносить вещи прямо в кабинет князя…
И сколько десятков раз приходилось выскакивать им на чествование генералов! Мало ли их «проследует» за
день на Тверскую через площадь! Многие генералы издали махали рукой часовому, что, мол, не надо вызванивать, но были и любители, особенно офицеры, только что произведенные в генералы, которые тешили
свое сердце и нарочно лишний раз проходили мимо гауптвахты, чтобы важно откозырять выстроившемуся караулу.
Наживались на этих подаяниях главным образом булочники и хлебопекарни. Только один старик Филиппов, спасший
свое громадное
дело тем, что съел таракана за изюминку, был в этом случае честным человеком.
Эта публика — аферисты, комиссионеры, подводчики краж, устроители темных
дел, агенты игорных домов, завлекающие в
свои притоны неопытных любителей азарта, клубные арапы и шулера. Последние после бессонных ночей, проведенных в притонах и клубах, проснувшись в полдень, собирались к Филиппову пить чай и выработать план следующей ночи.
Во время сеанса он тешил князя, болтая без умолку обо всем, передавая все столичные сплетни, и в то же время успевал проводить разные крупные
дела, почему и слыл влиятельным человеком в Москве. Через него многого можно было добиться у всемогущего хозяина столицы, любившего
своего парикмахера.
По зимам охотники съезжались в Москву на собачью выставку отовсюду и уже обязательно бывали на Трубе. Это место встреч провинциалов с москвичами. С рынка они шли в «Эрмитаж» обедать и заканчивать
день или, вернее сказать, ночь у «Яра» с цыганскими хорами, «по примеру
своих отцов».
Трактир «Собачий рынок» был не на самой площади, а вблизи нее, на Неглинном проезде, но считался на Трубе. Это был грязноватый трактирчик-низок. В нем имелся так называемый чистый зал, по воскресеньям занятый охотниками. Каждая их группа на этот
день имела
свой дожидавшийся стол.
«Народных заседаний проба в палатах Аглицкого клоба». Может быть, Пушкин намекает здесь на политические прения в Английском клубе. Слишком близок ему был П. Я. Чаадаев, проводивший ежедневно вечера в Английском клубе, холостяк, не игравший в карты, а собиравший около себя в «говорильне» кружок людей, смело обсуждавших тогда политику и внутренние
дела. Некоторые черты Чаадаева Пушкин придал
своему Онегину в описании его холостой жизни и обстановки…
За два
дня до
своей смерти Чаадаев был еще в Английском клубе и радовался окончанию войны. В это время в «говорильне» смело обсуждались политические вопросы, говорили о войне и о крепостничестве.
Только сохранил
свой старый стиль огромный «портретный» зал, длинный, уставленный ломберными столами, которые все были заняты только в клубные
дни, то есть два раза в неделю — в среду и в субботу.
В одно из моих ранних посещений клуба я проходил в читальный зал и в «говорильне» на ходу, мельком увидел старика военного и двух штатских, сидевших на диване в углу, а перед ними стоял огромный, в черном сюртуке, с львиной седеющей гривой, полный энергии человек, то и
дело поправлявший
свое соскакивающее пенсне, который ругательски ругал «придворную накипь», по протекции рассылаемую по стране управлять губерниями.
Еще с семидесятых годов хозяин «Эрмитажа» француз Оливье отдавал студентам на этот
день свой ресторан для гулянки.
Наконец, к полудню зашевелилась полиция, оттесняя народ на противоположную сторону улицы. Прискакал взвод жандармов и
своими конями
разделил улицу для проезда важных гостей.
Учение начинается с «географии». Первым
делом показывают, где кабак и как в него проникать через задний ход, потом — где трактир, куда бегать за кипятком, где булочная. И вот будущий москвич вступает в
свои права и обязанности.
В два «небанных
дня» работы было еще больше по разному домашнему хозяйству, и вдобавок хозяин посылал на уборку двора
своего дома, вывозку мусора, чистку снега с крыши.
В женских банях было
свое «лечение». Первым
делом — для белизны лица — заваривали в шайке траву-череду, а в «дворянских» женщины мыли лицо миндальными высевками.
Широко и весело зажила Вера Ивановна на Пречистенке, в лучшем из
своих барских особняков, перешедших к ней по наследству от отца. У нее стали бывать и золотая молодежь, и модные бонвиваны — львы столицы, и дельные люди, вплоть до крупных судейских чинов и адвокатов. Большие коммерческие
дела после отца Вера Ивановна вела почти что лично.
Через посещавших ее министерских чиновников она узнавала, что надо, и умело проводила время от времени
свои коммерческие
дела.
Друзья добились
своего! Вера Ивановна Фирсанова стала Гонецкой. После свадьбы молодые, чтобы избежать визитов, уехали в «Средниково», где муж ее совершенно очаровал тем, что предложил заняться ее
делами и работать вместе с ней.
— А сказано так: «Человек, аще хощеши выиграть, первым
делом загляни в чужие карты, ибо
свои посмотреть всегда успеешь».
А. Ф. Стрельцов из любопытства посмотреть, как бегут его лошади, попал на бега впервые и заинтересовался ими. Жизнь его, дотоле молчаливая, наполнилась спортивными разговорами. Он стал ездить каждый беговой
день на
своей лошадке. Для ухода за лошадью дворник поставил
своего родственника-мальчика, служившего при чьей-то беговой конюшне.
В десять часов утра братья вместе выходили из дому — Федор по
делам в город, а Алексей в
свои Чернышевские бани, с их деревянной внутренней отделкой, всегда чисто выструганными и вымытыми лавками.
Девятый час утра небанного
дня, но полтинное отделение Сандуновских бань с ливрейным швейцаром у входа со Звонарского переулка было обычно оживлено
своей публикой, приходившей купаться в огромном бассейне во втором этаже дворца.