Неточные совпадения
Чище других был дом Бунина, куда вход был не
с площади, а
с переулка. Здесь жило много постоянных хитрованцев, существовавших поденной работой вроде колки дров и очистки снега, а женщины ходили на мытье
полов, уборку, стирку как поденщицы.
Дома Хитровского рынка были разделены на квартиры — или в одну большую, или в две-три комнаты,
с нарами, иногда двухэтажными, где ночевали бездомники без различия
пола и возраста.
Тогда ночлежники первым делом разломали каморки съемщиков, подняли доски
пола, где разыскали целые склады бутылок
с водкой, а затем и самые стенки каморок истопили в печках.
А какие там типы были! Я знал одного из них. Он брал у хозяина отпуск и уходил на Масленицу и Пасху в балаганы на Девичьем
поле в деды-зазывалы. Ему было под сорок, жил он
с мальчиков у одного хозяина. Звали его Ефим Макариевич. Не Макарыч, а из почтения — Макариевич.
У лавки солидный и важный, он был в балагане неузнаваем
с своей седой подвязанной бородой. Как заорет на все
поле...
Это был решительный момент. Я успел выхватить из кармана кастет и прямым ударом ткнул в зубы нападавшего. Он
с воем грохнулся на
пол.
Он выхватил из рук еще стоявшего у стола Оськи кружку
с пивом и выплеснул на
пол.
Картина, достойная описания: маленькая комната, грязный стол
с пустыми бутылками, освещенный жестяной лампой; налево громадная русская печь (помещение строилось под кухню), а на
полу вповалку спало более десяти человек обоего
пола, вперемежку, так тесно, что некуда было поставить ногу, чтобы добраться до стола.
В это время к нему приехал П. М. Третьяков покупать портрет архимандрита Феофана работы Тропинина. Увидав П. М. Третьякова, антиквар бросился снимать
с него шубу и галоши, а когда они вошли в комнату, то схватил работавшего над картиной Струнникова и давай его наклонять к
полу...
Еще в семи — и восьмидесятых годах он был таким же, как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала
пол и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего огромного зала от входа
с Цветного бульвара до выхода на Грачевку.
Сотни людей занимают ряды столов вдоль стен и середину огромнейшего «зала». Любопытный скользит по мягкому от грязи и опилок
полу, мимо огромной плиты, где и жарится и варится, к подобию буфета, где на полках красуются бутылки
с ерофеичем, желудочной, перцовкой, разными сладкими наливками и ромом, за полтинник бутылка, от которого разит клопами, что не мешает этому рому пополам
с чаем делаться «пунштиком», любимым напитком «зеленых ног», или «болдох», как здесь зовут обратников из Сибири и беглых из тюрем.
Начиная
с лестниц, ведущих в палатки,
полы и клетки содержатся крайне небрежно, помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляного краскою; по углам на
полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты в засаленное платье и грязные передники, а ножи в неопрятном виде лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся…
Разломали все хлевушки и сарайчики, очистили от грязи дом, построенный Голицыным, где прежде резали кур и был склад всякой завали, и выявились на стенах, после отбитой штукатурки, пояски, карнизы и прочие украшения, художественно высеченные из кирпича, а когда выбросили из подвала зловонные бочки
с сельдями и уничтожили заведение, где эти сельди коптились, то под
полом оказались еще беломраморные покои. Никто из москвичей и не подозревал, что эта «коптильня» в беломраморных палатах.
Пошли маскарады
с призами, обеды, выставки и субботние ужины, на которые съезжались буржуазные прожигатели жизни обоего
пола.
С Русским охотничьим клубом в его новом помещении не мог спорить ни один другой клуб; по азарту игры достойным соперником ему явился впоследствии Кружок.
Эстрада в столовой — это единственное место, куда пропускаются женщины, и то только в хоре. В самый же клуб, согласно
с основания клуба установленным правилам, ни одна женщина не допускалась никогда. Даже
полы мыли мужчины.
В семидесятых годах формы у студентов еще не было, но все-таки они соблюдали моду, и студента всегда можно было узнать и по манерам, и по костюму. Большинство, из самых радикальных, были одеты по моде шестидесятых годов: обязательно длинные волосы, нахлобученная таинственно на глаза шляпа
с широченными
полями и иногда — верх щегольства — плед и очки, что придавало юношам ученый вид и серьезность. Так одевалось студенчество до начала восьмидесятых годов, времени реакции.
Еще за кутьей, этим поминовенным кушаньем, состоявшим из холодного риса
с изюмом, и за блинами со свежей икрой, которую лакеи накладывали полными ложками на тарелки, слышался непрерывный топот вместе
с постукиванием ножей. Если закрыть глаза, представлялось, что сидишь в конюшне
с деревянным
полом. Это гости согревали ноги.
Эту операцию делали тоже в «мыльнях», но здесь мальчика
с тазом не было, и кровь спускали прямо на
пол.
Обезумел Захарьин. Вскочил
с кресла, глаза выпучил, палкой стучит по
полу и орет...
Цитирую его «Путешествие в Арзрум»: «…Гасан начал
с того, что разложил меня на теплом каменном
полу, после чего он начал ломать мне члены, вытягивать суставы, бить меня сильно кулаком: я не чувствовал ни малейшей боли, но удивительное облегчение (азиатские банщики приходят иногда в восторг, вспрыгивают вам на плечи, скользят ногами по бедрам и пляшут на спине вприсядку).
Схватывал старик этого козла и
с руганью бросал об
пол.
Это был владелец дома, первогильдейский купец Григорий Николаевич Карташев. Квартира его была рядом
с трактиром, в ней он жил одиноко, спал на голой лежанке, положив под голову что-нибудь из платья. В квартире никогда не натирали
полов и не мели.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на дворе; а холостые
с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на верстаках и на
полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
Его тащил на цепи дед-вожатый
с бородой из льна, и медведь, гремя цепью, показывал, как ребята горох в
поле воруют, как хозяин пляшет и как барин водку пьет и пьяный буянит.
В осенние дожди, перемешанные
с заморозками, их положение становилось хуже лошадиного. Бушлаты из толстого колючего сукна промокали насквозь и, замерзнув, становились лубками;
полы, вместо того чтобы покрывать мерзнущие больше всего при верховой езде колени, торчали, как фанера…