Неточные совпадения
К этому присоединились еще увеличенные вести о чуде, виденном волостным писарем
в развалившемся сарае, так что к
ночи все теснее жались друг к другу; спокойствие разрушилось, и страх мешал всякому сомкнуть глаза свои; а те, которые были не совсем храброго десятка и запаслись ночлегами
в избах, убрались домой.
Увеличившийся шум и хохот заставили очнуться наших мертвецов, Солопия и его супругу, которые, полные прошедшего испуга, долго глядели
в ужасе неподвижными глазами на смуглые лица цыган: озаряясь светом, неверно и трепетно горевшим, они казались диким сонмищем гномов, окруженных тяжелым подземным паром,
в мраке непробудной
ночи.
Опять, как же и не взять: всякого проберет страх, когда нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги бог знает куда; а возьмешь — так на другую же
ночь и тащится
в гости какой-нибудь приятель из болота, с рогами на голове, и давай душить за шею, когда на шее монисто, кусать за палец, когда на нем перстень, или тянуть за косу, когда вплетена
в нее лента.
Одну только эту
ночь в году и цветет папоротник.
Два дни и две
ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что
в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно
в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.
А говорят, однако же, есть где-то,
в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною
в самом небе, и Бог сходит по нем на землю
ночью перед светлым праздником.
Как бессильный старец, держал он
в холодных объятиях своих далекое, темное небо, обсыпая ледяными поцелуями огненные звезды, которые тускло реяли среди теплого ночного воздуха, как бы предчувствуя скорое появление блистательного царя
ночи.
Настала
ночь: ушел сотник с молодою женой
в свою опочивальню; заперлась и белая панночка
в своей светлице.
Старухи выдумали, что с той поры все утопленницы выходили
в лунную
ночь в панский сад греться на месяце; и сотникова дочка сделалась над ними главною.
В одну
ночь увидела она мачеху свою возле пруда, напала на нее и с криком утащила
в воду.
Рассказывают еще, что панночка собирает всякую
ночь утопленниц и заглядывает поодиночке каждой
в лицо, стараясь узнать, которая из них ведьма; но до сих пор не узнала.
— Вот одурел человек! добро бы еще хлопец какой, а то старый кабан, детям на смех, танцует
ночью по улице! — вскричала проходящая пожилая женщина, неся
в руке солому. — Ступай
в хату свою. Пора спать давно!
— Так бы, да не так вышло: с того времени покою не было теще. Чуть только
ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и галушку держит
в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет примеркать — погляди на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу.
— Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как вез царицу! — сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой хате, окруженной низенькими вишнями. «Дай тебе бог небесное царство, добрая и прекрасная панночка, — думал он про себя. — Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся
в эту
ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы!»
Так же торжественно дышало
в вышине, и
ночь, божественная
ночь, величественно догорала.
Козаки наши ехали бы, может, и далее, если бы не обволокло всего неба
ночью, словно черным рядном, и
в поле не стало так же темно, как под овчинным тулупом.
В лесу живут цыганы и выходят из нор своих ковать железо
в такую
ночь,
в какую одни ведьмы ездят на кочергах своих.
Однако ж что-то подирало его по коже, когда вступил он
в такую глухую
ночь в лес.
Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий
в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя
ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей.
Одна только
ночь оставалась ему шататься на белом свете; но и
в эту
ночь он выискивал чем-нибудь выместить на кузнеце свою злобу.
Еще при месячной
ночи варенуха и водка, настоянная на шафран, могла бы заманить Чуба, но
в такую темноту вряд ли бы удалось кому стащить его с печки и вызвать из хаты.
— Надобно же было, — продолжал Чуб, утирая рукавом усы, — какому-то дьяволу, чтоб ему не довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. Право, как будто на смех… Нарочно, сидевши
в хате, глядел
в окно:
ночь — чудо! Светло, снег блещет при месяце. Все было видно, как днем. Не успел выйти за дверь — и вот, хоть глаз выколи!
Сказавши это, он уже и досадовал на себя, что сказал. Ему было очень неприятно тащиться
в такую
ночь; но его утешало то, что он сам нарочно этого захотел и сделал-таки не так, как ему советовали.
Чудно блещет месяц! Трудно рассказать, как хорошо потолкаться
в такую
ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся
ночь. Под плотным кожухом тепло; от мороза еще живее горят щеки; а на шалости сам лукавый подталкивает сзади.
Еще быстрее
в остальное время
ночи несся черт с кузнецом назад.
Бережно вынул он из пазухи башмаки и снова изумился дорогой работе и чудному происшествию минувшей
ночи; умылся, оделся как можно лучше, надел то самое платье, которое достал от запорожцев, вынул из сундука новую шапку из решетиловских смушек с синим верхом, который не надевал еще ни разу с того времени, как купил ее еще
в бытность
в Полтаве; вынул также новый всех цветов пояс; положил все это вместе с нагайкою
в платок и отправился прямо к Чубу.
Катерина замолчала, потупивши очи
в сонную воду; а ветер дергал воду рябью, и весь Днепр серебрился, как волчья шерсть середи
ночи.
— Да, сны много говорят правды. Однако ж знаешь ли ты, что за горою не так спокойно? Чуть ли не ляхи стали выглядывать снова. Мне Горобець прислал сказать, чтобы я не спал. Напрасно только он заботится; я и без того не сплю. Хлопцы мои
в эту
ночь срубили двенадцать засеков. Посполитство [Посполитство — польские и литовские паны.] будем угощать свинцовыми сливами, а шляхтичи потанцуют и от батогов.
Угрюм колдун; дума черная, как
ночь, у него
в голове.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду
в пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и
ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы
в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею
в землю или замуруюсь
в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок
ночей правили по мне панихиду.
Чуть же
ночь наведет темноту, снова он виден и отдается
в озерах, и за ним, дрожа, скачет тень его.
Не мог бы ни один человек
в свете рассказать, что было на душе у колдуна; а если бы он заглянул и увидел, что там деялось, то уже не досыпал бы он
ночей и не засмеялся бы ни разу.
Надобно вам знать, милостивый государь, что я имею обыкновение затыкать на
ночь уши с того проклятого случая, когда
в одной русской корчме залез мне
в левое ухо таракан.
— Хорошенько, хорошенько перетряси сено! — говорил Григорий Григорьевич своему лакею. — Тут сено такое гадкое, что, того и гляди, как-нибудь попадет сучок. Позвольте, милостивый государь, пожелать спокойной
ночи! Завтра уже не увидимся: я выезжаю до зари. Ваш жид будет шабашовать, потому что завтра суббота, и потому вам нечего вставать рано. Не забудьте же моей просьбы; и знать вас не хочу, когда не приедете
в село Хортыще.
Со страхом оборотился он: боже ты мой, какая
ночь! ни звезд, ни месяца; вокруг провалы; под ногами круча без дна; над головою свесилась гора и вот-вот, кажись, так и хочет оборваться на него! И чудится деду, что из-за нее мигает какая-то харя: у! у! нос — как мех
в кузнице; ноздри — хоть по ведру воды влей
в каждую! губы, ей-богу, как две колоды! красные очи выкатились наверх, и еще и язык высунула и дразнит!