Неточные совпадения
«Проклятые грабли! — закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и подскочивши
на аршин, — как же они,
черт бы спихнул с мосту отца их, больно бьются!» Так вот как!
— Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он подскользнулся
на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему
на том свете
черт бороду обжег!
— Нет, не познаю. Не во гнев будь сказано,
на веку столько довелось наглядеться рож всяких, что
черт их и припомнит всех!
— Э, как бы не так, посмотрела бы ты, что там за парубок! Одна свитка больше стоит, чем твоя зеленая кофта и красные сапоги. А как сивуху важнодует!..
Черт меня возьми вместе с тобою, если я видел
на веку своем, чтобы парубок духом вытянул полкварты не поморщившись.
«Туда к
черту! Вот тебе и свадьба! — думал он про себя, уклоняясь от сильно наступавшей супруги. — Придется отказать доброму человеку ни за что ни про что. Господи боже мой, за что такая напасть
на нас грешных! и так много всякой дряни
на свете, а ты еще и жинок наплодил!»
В смуглых
чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший
на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда есть
на земле — виселица.
— Бог знает, что говоришь ты, кум! Как можно, чтобы
черта впустил кто-нибудь в шинок? Ведь у него же есть, слава богу, и когти
на лапах, и рожки
на голове.
Пришлось
черту заложить красную свитку свою, чуть ли не в треть цены, жиду, шинковавшему тогда
на Сорочинской ярмарке; заложил и говорит ему: «Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!» — и пропал, как будто в воду.
«
Черт!
черт!» — кричал он без памяти, утрояя силы, и чрез минуту без чувств повалился
на землю.
«
Черт!
черт!» — кричало вслед за ним, и он слышал только, как что-то с шумом ринулось
на него.
— Слышишь, Влас, — говорил, приподнявшись ночью, один из толпы спавшего
на улице народа, — возле нас кто-то помянул
черта!
— Плюйте ж
на голову тому, кто это напечатал! бреше, сучий москаль.Так ли я говорил? Що то вже, як у кого черт-ма клепки в голови!Слушайте, я вам расскажу ее сейчас.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с
чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик,
на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись,
на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями
на шитый золотом кунтуш.
[
Черт бы явился его отцу! (укр.).] что он голова, что он обливает людей
на морозе холодною водою, так и нос поднял!
— Что-то как старость придет!.. — ворчал Каленик, ложась
на лавку. — Добро бы, еще сказать, пьян; так нет же, не пьян. Ей-богу, не пьян! Что мне лгать! Я готов объявить это хоть самому голове. Что мне голова? Чтоб он издохнул, собачий сын! Я плюю
на него! Чтоб его, одноглазого
черта, возом переехало! Что он обливает людей
на морозе…
— Не поможет! не поможет, брат! Визжи себе хоть
чертом, не только бабою, меня не проведешь! — и толкнул его в темную комору так, что бедный пленник застонал, упавши
на пол, а сам в сопровождении десятского отправился в хату писаря, и вслед за ними, как пароход, задымился винокур.
— Скажи, пожалуйста, — с такими словами она приступила к нему, — ты не свихнул еще с последнего ума? Была ли в одноглазой башке твоей хоть капля мозгу, когда толкнул ты меня в темную комору? счастье, что не ударилась головою об железный крюк. Разве я не кричала тебе, что это я? Схватил, проклятый медведь, своими железными лапами, да и толкает! Чтоб тебя
на том свете толкали
черти!..
Кой
черт? мне почудился крик свояченицы
на улице; они, дурни, забрали себе в голову, что я им ровня.
— Постойте, братцы! Зачем напрасно греха набираться; может быть, это и не сатана, — сказал писарь. — Если оно, то есть то самое, которое сидит там, согласится положить
на себя крестное знамение, то это верный знак, что не
черт.
— Что за пропасть! в руках наших был, пан голова! — отвечали десятские. — В переулке окружили проклятые хлопцы, стали танцевать, дергать, высовывать языки, вырывать из рук…
черт с вами!.. И как мы попали
на эту ворону вместо его, Бог один знает!
Чумаки долго думали, подперши батогами подбородки свои, крутили головами и сказали, что не слышали такого дива
на крещеном свете, чтобы гетьманскую грамоту утащил
черт.
На деда, несмотря
на весь страх, смех напал, когда увидел, как
черти с собачьими мордами,
на немецких ножках, вертя хвостами, увивались около ведьм, будто парни около красных девушек; а музыканты тузили себя в щеки кулаками, словно в бубны, и свистали носами, как в валторны.
Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим
на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто
черт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей.
Однако ж, несмотря
на все неудачи, хитрый
черт не оставил своих проказ.
Но какая же была причина решиться
черту на такое беззаконное дело?
А между тем его дочка, красавица
на всем селе, останется дома, а к дочке, наверное, придет кузнец, силач и детина хоть куда, который
черту был противнее проповедей отца Кондрата.
Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная
на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный
черт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало.
В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал ее
на большой деревянной доске,
черт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря
на все, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры
черт поклялся мстить кузнецу.
Тут
черт, подъехавши мелким бесом, подхватил ее под руку и пустился нашептывать
на ухо то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду.
Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что
черт перепрыгивал с одного копытца
на другое и дул себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мерзнувшие руки. Не мудрено, однако ж, и смерзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду, где, как известно, не так холодно, как у нас зимою, и где, надевши колпак и ставши перед очагом, будто в самом деле кухмистр, поджаривал он грешников с таким удовольствием, с каким обыкновенно баба жарит
на рождество колбасу.
Черт таким же порядком отправился вслед за нею. Но так как это животное проворнее всякого франта в чулках, то не мудрено, что он наехал при самом входе в трубу
на шею своей любовницы, и оба очутились в просторной печке между горшками.
А пойдет ли, бывало, Солоха в праздник в церковь, надевши яркую плахту с китайчатою запаскою, а сверх ее синюю юбку,
на которой сзади нашиты были золотые усы, и станет прямо близ правого крылоса, то дьяк уже верно закашливался и прищуривал невольно в ту сторону глаза; голова гладил усы, заматывал за ухо оселедец и говорил стоявшему близ его соседу: «Эх, добрая баба! черт-баба!»
В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже
на голову капелюхи, [Капелюха — шапка с наушниками.] угощал побранками себя,
черта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего не было видно.
Черт между тем не
на шутку разнежился у Солохи: целовал ее руку с такими ужимками, как заседатель у поповны, брался за сердце, охал и сказал напрямик, что если она не согласится удовлетворить его страсти и, как водится, наградить, то он готов
на все: кинется в воду, а душу отправит прямо в пекло.
— Взять и этот, — продолжал он, подымая маленький,
на дне которого лежал, свернувшись,
черт.
При этом
черт, который долго лежал без всякого движения, запрыгал в мешке от радости; но кузнец, подумав, что он как-нибудь зацепил мешок рукою и произвел сам это движение, ударил по мешку дюжим кулаком и, встряхнув его
на плечах, отправился к Пузатому Пацюку.
— К тебе пришел, Пацюк, дай Боже тебе всего, добра всякого в довольствии, хлеба в пропорции! — Кузнец иногда умел ввернуть модное слово; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда размалевывал сотнику дощатый забор. — Пропадать приходится мне, грешному! ничто не помогает
на свете! Что будет, то будет, приходится просить помощи у самого
черта. Что ж, Пацюк? — произнес кузнец, видя неизменное его молчание, — как мне быть?
— Когда нужно
черта, то и ступай к
черту! — отвечал Пацюк, не подымая
на него глаз и продолжая убирать галушки.
Однако ж
черт, сидевший в мешке и заранее уже радовавшийся, не мог вытерпеть, чтобы ушла из рук его такая славная добыча. Как только кузнец опустил мешок, он выскочил из него и сел верхом ему
на шею.
Мороз подрал по коже кузнеца; испугавшись и побледнев, не знал он, что делать; уже хотел перекреститься… Но
черт, наклонив свое собачье рыльце ему
на правое ухо, сказал...
— Постой, голубчик! — закричал кузнец, — а вот это как тебе покажется? — При сем слове он сотворил крест, и
черт сделался так тих, как ягненок. — Постой же, — сказал он, стаскивая его за хвост
на землю, — будешь ты у меня знать подучивать
на грехи добрых людей и честных христиан! — Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил
на него верхом и поднял руку для крестного знамения.
— Помилуй, Вакула! — жалобно простонал
черт, — все что для тебя нужно, все сделаю, отпусти только душу
на покаяние: не клади
на меня страшного креста!
— Вот и другой еще! — вскрикнул со страхом ткач, —
черт знает как стало
на свете… голова идет кругом… не колбас и не паляниц, а людей кидают в мешки!
Все было видно, и даже можно было заметить, как вихрем пронесся мимо их, сидя в горшке, колдун; как звезды, собравшись в кучу, играли в жмурки; как клубился в стороне облаком целый рой духов; как плясавший при месяце
черт снял шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла,
на которой, видно, только что съездила куда нужно ведьма… много еще дряни встречали они.
Черт, перелетев через шлагбаум, оборотился в коня, и кузнец увидел себя
на лихом бегуне середи улицы.
Черт в одну минуту похудел и сделался таким маленьким, что без труда влез к нему в карман. А Вакула не успел оглянуться, как очутился перед большим домом, вошел, сам не зная как,
на лестницу, отворил дверь и подался немного назад от блеска, увидевши убранную комнату; но немного ободрился, узнавши тех самых запорожцев, которые проезжали через Диканьку, сидевших
на шелковых диванах, поджав под себя намазанные дегтем сапоги, и куривших самый крепкий табак, называемый обыкновенно корешками.
— Что за лестница! — шептал про себя кузнец, — жаль ногами топтать. Экие украшения? Вот, говорят, лгут сказки! кой
черт лгут! боже ты мой, что за перила! какая работа! тут одного железа рублей
на пятьдесят пошло!
Это, однако ж, не все:
на стене сбоку, как войдешь в церковь, намалевал Вакула
черта в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них
на руках дитя, подносили его к картине и говорили: «Он бачь, яка кака намалевана!» — и дитя, удерживая слезенки, косилось
на картину и жалось к груди своей матери.
—
Черт с тобою! — сказал дед, бросив котел. —
На тебе и клад твой! Экая мерзостная рожа! — и уже ударился было бежать, да огляделся и стал, увидевши, что все было по-прежнему. — Это только пугает нечистая сила!
Так вот как морочит нечистая сила человека! Я знаю хорошо эту землю: после того нанимали ее у батька под баштан соседние козаки. Земля славная! и урожай всегда бывал
на диво; но
на заколдованном месте никогда не было ничего доброго. Засеют как следует, а взойдет такое, что и разобрать нельзя: арбуз не арбуз, тыква не тыква, огурец не огурец…
черт знает что такое!