Неточные совпадения
— Эх, хват! за это люблю! — говорил Черевик, немного подгулявши и видя, как нареченный зять его налил кружку величиною с полкварты и, нимало
не поморщившись, выпил до дна, хватив потом ее вдребезги. — Что скажешь, Параска? Какого я жениха тебе достал!
Смотри,
смотри, как он молодецки тянет пенную!..
— Э, как бы
не так,
посмотрела бы ты, что там за парубок! Одна свитка больше стоит, чем твоя зеленая кофта и красные сапоги. А как сивуху важнодует!.. Черт меня возьми вместе с тобою, если я видел на веку своем, чтобы парубок духом вытянул полкварты
не поморщившись.
— За пятнадцать? ладно!
Смотри же,
не забывай: за пятнадцать! Вот тебе и синица в задаток!
Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли
не в треть цены, жиду, шинковавшему тогда на Сорочинской ярмарке; заложил и говорит ему: «
Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!» — и пропал, как будто в воду.
Продавец помолчал,
посмотрел на него с ног до головы и сказал с спокойным видом,
не останавливаясь и
не выпуская из рук узды...
То и дело что
смотрел,
не становится ли тень от дерева длиннее,
не румянится ли понизившееся солнышко, — и что далее, тем нетерпеливей.
Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки
не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло.
Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом
не мог понять.
«Нет, ты
не ускользнешь от меня!» — кричал голова, таща за руку человека в вывороченном шерстью вверх овчинном черном тулупе. Винокур, пользуясь временем, подбежал, чтобы
посмотреть в лицо этому нарушителю спокойствия, но с робостию попятился назад, увидевши длинную бороду и страшно размалеванную рожу. «Нет, ты
не ускользнешь от меня!» — кричал голова, продолжая тащить своего пленника прямо в сени, который,
не оказывая никакого сопротивления, спокойно следовал за ним, как будто в свою хату.
Погляди на белые ноги мои: они много ходили;
не по коврам только, по песку горячему, по земле сырой, по колючему терновнику они ходили; а на очи мои,
посмотри на очи: они
не глядят от слез…
—
Посмотри,
посмотри! — быстро говорила она, — она здесь! она на берегу играет в хороводе между моими девушками и греется на месяце. Но она лукава и хитра. Она приняла на себя вид утопленницы; но я знаю, но я слышу, что она здесь. Мне тяжело, мне душно от ней. Я
не могу чрез нее плавать легко и вольно, как рыба. Я тону и падаю на дно, как ключ. Отыщи ее, парубок!
Деду уже и прискучило; давай шарить в кармане, вынул люльку,
посмотрел вокруг — ни один
не глядит на него.
Вот и карты розданы. Взял дед свои в руки —
смотреть не хочется, такая дрянь: хоть бы на смех один козырь. Из масти десятка самая старшая, пар даже нет; а ведьма все подваливает пятериками. Пришлось остаться дурнем! Только что дед успел остаться дурнем, как со всех сторон заржали, залаяли, захрюкали морды: «Дурень! дурень! дурень!»
Перекрестился дед, когда слез долой. Экая чертовщина! что за пропасть, какие с человеком чудеса делаются! Глядь на руки — все в крови;
посмотрел в стоявшую торчмя бочку с водою — и лицо также. Обмывшись хорошенько, чтобы
не испугать детей, входит он потихоньку в хату;
смотрит: дети пятятся к нему задом и в испуге указывают ему пальцами, говоря: «Дывысь, дывысь, маты, мов дурна, скаче!» [
Смотри,
смотри, мать, как сумасшедшая, скачет! (Прим. Н.В. Гоголя.)]
Вот вам в пример Фома Григорьевич; кажется, и
не знатный человек, а
посмотреть на него: в лице какая-то важность сияет, даже когда станет нюхать обыкновенный табак, и тогда чувствуешь невольное почтение.
Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки перед ним
не было; но вместо того на полу стояли две деревянные миски: одна была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти кушанья. «
Посмотрим, — говорил он сам себе, — как будет есть Пацюк вареники. Наклоняться он, верно,
не захочет, чтобы хлебать, как галушки, да и нельзя: нужно вареник сперва обмакнуть в сметану».
— Постойте, — сказала одна из них, — кузнец позабыл мешки свои;
смотрите, какие страшные мешки! Он
не по-нашему наколядовал: я думаю, сюда по целой четверти барана кидали; а колбасам и хлебам, верно, счету нет! Роскошь! целые праздники можно объедаться.
— Чего ж вы испугались?
посмотрим. А ну-ка, чоловиче, прошу
не погневиться, что
не называем по имени и отчеству, вылезай из мешка!
— Кому ж, как
не отцу,
смотреть за своею дочкой! — бормотал он про себя. — Ну, я тебя спрашиваю: где таскался до поздней ночи?
— Это тесть! — проговорил пан Данило, разглядывая его из-за куста. — Зачем и куда ему идти в эту пору? Стецько!
не зевай,
смотри в оба глаза, куда возьмет дорогу пан отец. — Человек в красном жупане сошел на самый берег и поворотил к выдавшемуся мысу. — А! вот куда! — сказал пан Данило. — Что, Стецько, ведь он как раз потащился к колдуну в дупло.
Но ему некогда глядеть,
смотрит ли кто в окошко или нет. Он пришел пасмурен,
не в духе, сдернул со стола скатерть — и вдруг по всей комнате тихо разлился прозрачно-голубой свет. Только
не смешавшиеся волны прежнего бледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и тянулись слоями, будто на мраморе. Тут поставил он на стол горшок и начал кидать в него какие-то травы.
Тут Григорий Григорьевич еще вздохнул раза два и пустил страшный носовой свист по всей комнате, всхрапывая по временам так, что дремавшая на лежанке старуха, пробудившись, вдруг
смотрела в оба глаза на все стороны, но,
не видя ничего, успокоивалась и засыпала снова.
Что это за дыни? —
смотреть не хочется!
Тут Иван Иванович совершенно обиделся, замолчал и принялся убирать индейку, несмотря на то что она
не так была жирна, как те, на которые противно
смотреть.
— Да
не угодно ли
посмотреть? — сказала, вставая, старушка хозяйка.
—
Смотри, Фома, — сказал Остап, — если старый хрен
не пойдет танцевать!
На другой день проснулся,
смотрю: уже дед ходит по баштану как ни в чем
не бывало и прикрывает лопухом арбузы. За обедом опять старичина разговорился, стал пугать меньшего брата, что он обменяет его на кур вместо арбуза; а пообедавши, сделал сам из дерева пищик и начал на нем играть; и дал нам забавляться дыню, свернувшуюся в три погибели, словно змею, которую называл он турецкою. Теперь таких дынь я нигде и
не видывал. Правда, семена ему что-то издалека достались.