Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево
от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Неточные совпадения
Наружный фасад гостиницы отвечал ее внутренности: она была очень длинна, в два этажа; нижний не был выщекатурен и оставался в темно-красных кирпичиках, еще более потемневших
от лихих погодных перемен и грязноватых уже самих по
себе; верхний был выкрашен вечною желтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, веревками и баранками.
Как зарубил что
себе в голову, то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает
от него, как резинный мяч отскакивает
от стены.
«Эк его неугомонный бес как обуял!» — подумал про
себя Чичиков и решился во что бы то ни стало отделаться
от всяких бричек, шарманок и всех возможных собак, несмотря на непостижимую уму бочковатость ребр и комкость лап.
Двести тысячонок так привлекательно стали рисоваться в голове его, что он внутренно начал досадовать на самого
себя, зачем в продолжение хлопотни около экипажей не разведал
от форейтора или кучера, кто такие были проезжающие.
И как уж потом ни хитри и ни облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наемную плату
от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за
себя прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица.
«Нет, этого мы приятелю и понюхать не дадим», — сказал про
себя Чичиков и потом объяснил, что такого приятеля никак не найдется, что одни издержки по этому делу будут стоить более, ибо
от судов нужно отрезать полы собственного кафтана да уходить подалее; но что если он уже действительно так стиснут, то, будучи подвигнут участием, он готов дать… но что это такая безделица, о которой даже не стоит и говорить.
Цветы и ленты на шляпе, вся веселится бурлацкая ватага, прощаясь с любовницами и женами, высокими, стройными, в монистах и лентах; хороводы, песни, кипит вся площадь, а носильщики между тем при криках, бранях и понуканьях, нацепляя крючком по девяти пудов
себе на спину, с шумом сыплют горох и пшеницу в глубокие суда, валят кули с овсом и крупой, и далече виднеют по всей площади кучи наваленных в пирамиду, как ядра, мешков, и громадно выглядывает весь хлебный арсенал, пока не перегрузится весь в глубокие суда-суряки [Суда-суряки — суда, получившие свое название
от реки Суры.] и не понесется гусем вместе с весенними льдами бесконечный флот.
Один раз, возвратясь к
себе домой, он нашел на столе у
себя письмо; откуда и кто принес его, ничего нельзя было узнать; трактирный слуга отозвался, что принесли-де и не велели сказывать
от кого.
Дамы тут же обступили его блистающею гирляндою и нанесли с
собой целые облака всякого рода благоуханий: одна дышала розами,
от другой несло весной и фиалками, третья вся насквозь была продушена резедой...
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества:
от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для
себя на даче избу в русском вкусе.
Одна очень любезная дама, — которая приехала вовсе не с тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (
от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в виде горошинки на правой ноге, вследствие чего должна была даже надеть плисовые сапоги, — не вытерпела, однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмейстерша не забрала в самом деле слишком много
себе в голову.
Казалось, как будто он хотел взять их приступом; весеннее ли расположение подействовало на него, или толкал его кто сзади, только он протеснялся решительно вперед, несмотря ни на что; откупщик получил
от него такой толчок, что пошатнулся и чуть-чуть удержался на одной ноге, не то бы, конечно, повалил за
собою целый ряд; почтмейстер тоже отступился и посмотрел на него с изумлением, смешанным с довольно тонкой иронией, но он на них не поглядел; он видел только вдали блондинку, надевавшую длинную перчатку и, без сомнения, сгоравшую желанием пуститься летать по паркету.
Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить
себя, а постараемся лучше приискать какого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою досаду, например, на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется черт знает куда, к самым дверям, так что отлетит
от него ручка и спинка: пусть, мол, его знает, что такое гнев.
Шум и визг
от железных скобок и ржавых винтов разбудили на другом конце города будочника, который, подняв свою алебарду, закричал спросонья что стало мочи: «Кто идет?» — но, увидев, что никто не шел, а слышалось только вдали дребезжанье, поймал у
себя на воротнике какого-то зверя и, подошед к фонарю, казнил его тут же у
себя на ногте.
— Ну, слушайте же, что такое эти мертвые души, — сказала дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких словах вся обратилась в слух: ушки ее вытянулись сами
собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на то что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух
от дуновенья.
Другая бумага содержала в
себе отношение губернатора соседственной губернии о убежавшем
от законного преследования разбойнике, и что буде окажется в их губернии какой подозрительный человек, не предъявящий никаких свидетельств и пашпортов, то задержать его немедленно.
Впрочем, и трудно было, потому что представились сами
собою такие интересные подробности,
от которых никак нельзя было отказаться: даже названа была по имени деревня, где находилась та приходская церковь, в которой положено было венчаться, именно деревня Трухмачевка, поп — отец Сидор, за венчание — семьдесят пять рублей, и то не согласился бы, если бы он не припугнул его, обещаясь донести на него, что перевенчал лабазника Михайла на куме, что он уступил даже свою коляску и заготовил на всех станциях переменных лошадей.
Но это, однако ж, несообразно! это несогласно ни с чем! это невозможно, чтобы чиновники так могли сами напугать
себя; создать такой вздор, так отдалиться
от истины, когда даже ребенку видно, в чем дело!
Поздно уже, почти в сумерки, возвратился он к
себе в гостиницу, из которой было вышел в таком хорошем расположении духа, и
от скуки велел подать
себе чаю.
Тут только долговременный пост наконец был смягчен, и оказалось, что он всегда не был чужд разных наслаждений,
от которых умел удержаться в лета пылкой молодости, когда ни один человек совершенно не властен над
собою.
Вы посмеетесь даже
от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!» И после таких слов с удвоившеюся гордостию обратитесь к
себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!» А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим
собой, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!
Всего больше доставалось
от него его прежнему сотоварищу, которого считал он ниже
себя и умом и способностями, и который, однако же, обогнал его и был уже генерал-губернатором двух губерний, и как нарочно тех, в которых находились его поместья, так что он очутился как бы в зависимости
от него.
Это было обольщенье; происходило это
от необыкновенной стройности и гармонического соотношенья между
собой всех частей тела,
от головы до пальчиков.
Становилося как-то льготно, и думал Чичиков: «Эх, право, заведу
себе когда-нибудь деревеньку!» — «Ну, что тут хорошего, — думал Платонов, — в этой заунывной песне?
от ней еще большая тоска находит на душу».
Дай лучше ему средства приютить у
себя в дому ближнего и брата, дай ему на это денег, помоги всеми силами, а не отлучай его: он совсем отстанет
от всяких христианских обязанностей.
Здесь, именно здесь подражает Богу человек: Бог предоставил
себе дело творенья, как высшее наслажденье, и требует
от человека также, чтобы он был творцом благоденствия и стройного теченья дел.
— Уму непостижимо! — сказал он, приходя немного в
себя. — Каменеет мысль
от страха. Изумляются мудрости промысла в рассматриванье букашки; для меня более изумительно то, что в руках смертного могут обращаться такие громадные суммы! Позвольте предложить вам вопрос насчет одного обстоятельства; скажите, ведь это, разумеется, вначале приобретено не без греха?
Лучше бы одеты они были дурно, в простых пестрядевых юбках и рубашках, бегали
себе по двору и ничем не отличались
от простых крестьянских детей!
Тот было разревелся; но, однако же, Чичикову удалось словами: «Агу, агу, душенька!» — пощелкиваньем пальцев и сердоликовой печаткой
от часов переманить его на руки к
себе.
Но
от удовольствия ли или
от чего-нибудь другого, ребенок вдруг повел
себя нехорошо. Жена Леницына закричала...
— Само по
себе, что главным зачинщикам должно последовать лишенье чинов и имущества, прочим — отрешенье
от мест.