Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век
на полукочующем углу Европы, когда
вся южная первобытная Россия, оставленная
своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда
на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь
на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда
все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные
места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по
всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Долго еще оставшиеся товарищи махали им издали руками, хотя не было ничего видно. А когда сошли и воротились по
своим местам, когда увидели при высветивших ясно звездах, что половины телег уже не было
на месте, что многих, многих нет, невесело стало у всякого
на сердце, и
все задумались против воли, утупивши в землю гульливые
свои головы.