Неточные совпадения
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только
в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах,
в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо
в очи, разучившись
знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему
знать о числе их: «Кто их
знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Не было ремесла, которого бы не
знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и,
в прибавку к тому, гулять напропалую, пить и бражничать, как только может один русский, — все это было ему по плечу.
Он хотел было
узнать от дворни, которая толпою,
в богатом убранстве, стояла за воротами, окружив игравшего молодого бандуриста.
Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки; желтый дрок выскакивал вверх своею пирамидальною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела на поверхности; занесенный бог
знает откуда колос пшеницы наливался
в гуще.
— Ну, хорошо, — отвечал кошевой, — ступай же
в который сам
знаешь курень.
Кошевой хотел было говорить, но,
зная, что разъярившаяся, своевольная толпа может за это прибить его насмерть, что всегда почти бывает
в подобных случаях, поклонился очень низко, положил палицу и скрылся
в толпе.
— Вот
в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это
знаете, — что многие запорожцы позадолжались
в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять
в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и
в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, — и сами
знаете, панове, — без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
Все
знали, что трудно иметь дело с буйной и бранной толпой, известной под именем запорожского войска, которое
в наружном своевольном неустройстве своем заключало устройство обдуманное для времени битвы.
Безумно летают
в нем вверх и вниз, черкая крыльями, птицы, не распознавая
в очи друг друга, голубка — не видя ястреба, ястреб — не видя голубки, и никто не
знает, как далеко летает он от своей погибели…
Не такою воображал он ее видеть: это была не она, не та, которую он
знал прежде; ничего не было
в ней похожего на ту, но вдвое прекраснее и чудеснее была она теперь, чем прежде.
Но
знаю, что, может быть, несу глупые речи, и некстати, и нейдет все это сюда, что не мне, проведшему жизнь
в бурсе и на Запорожье, говорить так, как
в обычае говорить там, где бывают короли, князья и все что ни есть лучшего
в вельможном рыцарстве.
Потом уже оказалось, что весь Переяславский курень, расположившийся перед боковыми городскими воротами, был пьян мертвецки; стало быть, дивиться нечего, что половина была перебита, а другая перевязана прежде, чем все могли
узнать,
в чем дело.
Народ
в городе голодный; стало быть, все съест духом, да и коням тоже сена… уж я не
знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их святой… только про это еще Бог
знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова.
— Как только услышал я на заре шум и козаки стали стрелять, я ухватил кафтан и, не надевая его, побежал туда бегом; дорогою уже надел его
в рукава, потому что хотел поскорей
узнать, отчего шум, отчего козаки на самой заре стали стрелять.
— Ей-богу,
в самое лицо! Такой славный вояка! Всех взрачней. Дай Бог ему здоровья, меня тотчас
узнал; и когда я подошел к нему, тотчас сказал…
Остап, сняв шапку, всех поблагодарил козаков-товарищей за честь, не стал отговариваться ни молодостью, ни молодым разумом,
зная, что время военное и не до того теперь, а тут же повел их прямо на кучу и уж показал им всем, что недаром выбрали его
в атаманы.
Только и успел объявить он, что случилось такое зло; но отчего оно случилось, курнули ли оставшиеся запорожцы, по козацкому обычаю, и пьяными отдались
в плен, и как
узнали татары место, где был зарыт войсковой скарб, — того ничего не сказал он.
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться
в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии,
в Смирне, на Критском острове, и бог
знает в каких местах не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они
в шапках, потому что пришли не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
Никогда не вмешивался он
в их речи, а все только слушал да прижимал пальцем золу
в своей коротенькой трубке, которой не выпускал изо рта, и долго сидел он потом, прижмурив слегка очи; и не
знали козаки, спал ли он или все еще слушал.
— Ну, так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо, бог
знает, приведется ли
в жизни еще увидеться. Слушайте своего атамана, а исполняйте то, что сами
знаете: сами
знаете, что велит козацкая честь.
А козаки все до одного прощались,
зная, что много будет работы тем и другим; но не повершили, однако ж, тотчас разлучиться, а повершили дождаться темной ночной поры, чтобы не дать неприятелю увидеть убыль
в козацком войске.
В городе не
узнал никто, что половина запорожцев выступила
в погоню за татарами.
Жиды, однако же, воспользовались вылазкою и пронюхали всё: куда и зачем отправились запорожцы, и с какими военачальниками, и какие именно курени, и сколько их числом, и сколько было оставшихся на месте, и что они думают делать, — словом, чрез несколько уже минут
в городе всё
узнали.
Вы слышали от отцов и дедов,
в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала
знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки.
Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы
в погребах запечатанные меды их.
Пусть же
знают они все, что такое значит
в Русской земле товарищество!
Но ничего не
знал на то сказать Андрий и стоял, утупивши
в землю очи.
— Молчи ж! — прикрикнул сурово на него товарищ. — Чего тебе еще хочется
знать? Разве ты не видишь, что весь изрублен? Уж две недели как мы с тобою скачем не переводя духу и как ты
в горячке и жару несешь и городишь чепуху. Вот
в первый раз заснул покойно. Молчи ж, если не хочешь нанести сам себе беду.
— Молчи ж, говорят тебе, чертова детина! — закричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпенья, кричит неугомонному повесе-ребенку. — Что пользы
знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя не выдали, — ну, и будет с тебя! Нам еще немало ночей скакать вместе. Ты думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твою голову оценили
в две тысячи червонных.
— Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу
в Варшаву; но меня могут как-нибудь
узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы
знаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и
в Варшаве я бы сам собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
— Ну, так прятай, прятай как
знаешь;
в порожнюю бочку, что ли?
— Ай, ай! А пан думает, разве можно спрятать его
в бочку? Пан разве не
знает, что всякий подумает, что
в бочке горелка?
— А пан разве не
знает, что Бог на то создал горелку, чтобы ее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и скажет: «Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить
в тюрьму жида!» Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид.
В минуту оделся он; вычернил усы, брови, надел на темя маленькую темную шапочку, — и никто бы из самых близких к нему козаков не мог
узнать его. По виду ему казалось не более тридцати пяти лет. Здоровый румянец играл на его щеках, и самые рубцы придавали ему что-то повелительное. Одежда, убранная золотом, очень шла к нему.
— Можно; только не
знаю, пропустят ли вас
в самую тюрьму. Теперь уже нет Яна: вместо его стоит другой, — отвечал часовой.
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время,
узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет
в мире силы, которая бы не покорилась ему!..