Это — смесь хороших инстинктов с ложью, живого ума с отсутствием всякого намека на
идеи и убеждения, путаница понятий, умственная и нравственная слепота — все это не имеет в ней характера личных пороков, а является, как общие черты ее круга. В собственной, личной ее физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное. Остальное принадлежит воспитанию.
Неточные совпадения
Тартюф, конечно, — вечный тип, Фальстаф — вечный характер, — но
и тот
и другой,
и многие еще знаменитые подобные им первообразы страстей, пороков
и прочее, исчезая сами в тумане старины, почти утратили живой образ
и обратились в
идею, в условное понятие, в нарицательное имя порока,
и для нас служат уже не живым уроком, а портретом исторической галереи.
Эти намеки на женитьбу возбудили подозрения Чацкого о причинах перемены к нему Софьи. Он даже согласился было на просьбу Фамусова бросить «завиральные
идеи»
и помолчать при госте. Но раздражение уже шло crescendo [Нарастая (итал.).],
и он вмешался в разговор, пока небрежно, а потом, раздосадованный неловкой похвалой Фамусова его уму
и прочее, возвышает тон
и разрешается резким монологом...
Они
и новизной
идей умели блистать, как новизной костюма, новых духов
и прочее.
Живучесть роли Чацкого состоит не в новизне неизвестных
идей, блестящих гипотез, горячих
и дерзких утопий или даже истин en herbe [В зародыше (франц.).]: у него нет отвлеченностей. Провозвестники новой зари, или фанатики, или просто вестовщики — все эти передовые курьеры неизвестного будущего являются
и — по естественному ходу общественного развития — должны являться, но их роли
и физиономии до бесконечности разнообразны.
Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого —
и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая
идея, шаг в науке, в политике, в войне — ни группировались люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны,
и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед
и вперед — с другой.
Много можно бы привести Чацких — являвшихся на очередной смене эпох
и поколений — в борьбе за
идею, за дело, за правду, за успех, за новый порядок, на всех ступенях, во всех слоях русской жизни
и труда — громких, великих дел
и скромных кабинетных подвигов.
Наконец — последнее замечание о Чацком. Делают упрек Грибоедову в том, что будто Чацкий — не облечен так художественно, как другие лица комедии, в плоть
и кровь, что в нем мало жизненности. Иные даже говорят, что это не живой человек, а абстракт,
идея, ходячая мораль комедии, а не такое полное
и законченное создание, как, например, фигура Онегина
и других выхваченных из жизни типов.
Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, — смотря, впрочем, по
идее и по размерам ее, — это заметьте.
Как нарочно, я был в ту секунду в преглупом состоянии духа: я замыслил большую
идею и, плюнув, быстро встал и отошел, не захотев даже спорить и подарив ему красненькую.
Стоят на ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто не волнует, что нет в этой массе людей постоянной
идеи и цели, какая должна быть в мыслящей толпе, что они едят, спят и больше ничего не делают, что привыкли к этой жизни и любят ее.
Неточные совпадения
Мало-помалу, несмотря на протесты,
идея эта до того окрепла в голове ревнивого начальника, что он решился испытать своих подчиненных
и кликнул клич.
Но в том-то именно
и заключалась доброкачественность наших предков, что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в то время революционными
идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию
и только слегка позволили себе пособолезновать
и попенять на своего более чем странного градоначальника.
Как
и все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю
идею лишь с прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что не только смешал команду с хлебом, но даже начал желать первой пуще последнего.
Лишь в позднейшие времена (почти на наших глазах) мысль о сочетании
идеи прямолинейности с
идеей всеобщего осчастливления была возведена в довольно сложную
и не изъятую идеологических ухищрений административную теорию, но нивеляторы старого закала, подобные Угрюм-Бурчееву, действовали в простоте души единственно по инстинктивному отвращению от кривой линии
и всяких зигзагов
и извилин.
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей
и чувств, которых он не мог передать окружающим,
и теперь он изливал в Степана Аркадьича
и поэтическую радость весны,
и неудачи
и планы хозяйства,
и мысли
и замечания о книгах, которые он читал,
и в особенности
идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.