Неточные совпадения
Это
был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах,
садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока.
— Ну, так и
быть, благодари меня, — сказал он, снимая шляпу и
садясь, — и вели к обеду подать шампанское: дело твое сделано.
— И порядка больше, — продолжал Тарантьев, — ведь теперь скверно у тебя за стол
сесть! Хватишься перцу — нет, уксусу не куплено, ножи не чищены; белье, ты говоришь, пропадает, пыль везде — ну, мерзость! А там женщина
будет хозяйничать: ни тебе, ни твоему дураку, Захару…
Илье Ильичу не нужно
было пугаться так своего начальника, доброго и приятного в обхождении человека: он никогда никому дурного не сделал, подчиненные
были как нельзя более довольны и не желали лучшего. Никто никогда не слыхал от него неприятного слова, ни крика, ни шуму; он никогда ничего не требует, а все просит. Дело сделать — просит, в гости к себе — просит и под арест
сесть — просит. Он никогда никому не сказал ты; всем вы: и одному чиновнику и всем вместе.
В тесной толпе ему
было душно; в лодку он
садился с неверною надеждою добраться благополучно до другого берега, в карете ехал, ожидая, что лошади понесут и разобьют.
Захар, заперев дверь за Тарантьевым и Алексеевым, когда они ушли, не
садился на лежанку, ожидая, что барин сейчас позовет его, потому что слышал, как тот сбирался писать. Но в кабинете Обломова все
было тихо, как в могиле.
В Сосновке
была господская усадьба и резиденция. Верстах в пяти от Сосновки лежало сельцо Верхлёво, тоже принадлежавшее некогда фамилии Обломовых и давно перешедшее в другие руки, и еще несколько причисленных к этому же
селу кое-где разбросанных изб.
В
селе Верхлёве, где отец его
был управляющим, Штольц вырос и воспитывался. С восьми лет он сидел с отцом за географической картой, разбирал по складам Гердера, Виланда, библейские стихи и подводил итоги безграмотным счетам крестьян, мещан и фабричных, а с матерью читал Священную историю, учил басни Крылова и разбирал по складам же «Телемака».
Обломов подошел к своему запыленному столу,
сел, взял перо, обмакнул в чернильницу, но чернил не
было, поискал бумаги — тоже нет.
«Теперь или никогда!» «
Быть или не
быть!» Обломов приподнялся
было с кресла, но не попал сразу ногой в туфлю и
сел опять.
Как бы то ни
было, но в редкой девице встретишь такую простоту и естественную свободу взгляда, слова, поступка. У ней никогда не прочтешь в глазах: «теперь я подожму немного губу и задумаюсь — я так недурна. Взгляну туда и испугаюсь, слегка вскрикну, сейчас подбегут ко мне.
Сяду у фортепьяно и выставлю чуть-чуть кончик ноги…»
Между тем он
был опекун небольшого имения Ольги, которое как-то попало в залог при одном подряде, да там и
село.
Ему
было под пятьдесят лет, но он
был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного на одну ногу. Он
был вежлив до утонченности, никогда не курил при дамах, не клал одну ногу на другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют себе в обществе опрокидываться в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне с носом. Он и в комнате сидел в перчатках, снимая их, только когда
садился обедать.
Одет
был в последнем вкусе и в петлице фрака носил много ленточек. Ездил всегда в карете и чрезвычайно берег лошадей:
садясь в экипаж, он прежде обойдет кругом его, осмотрит сбрую, даже копыта лошадей, а иногда вынет белый платок и потрет по плечу или хребту лошадей, чтоб посмотреть, хорошо ли они вычищены.
— Я знала, что вы
будете искать, и нарочно
села здесь, в этой аллее: думала, что вы непременно пройдете по ней.
В своей глубокой тоске немного утешаюсь тем, что этот коротенький эпизод нашей жизни мне оставит навсегда такое чистое, благоуханное воспоминание, что одного его довольно
будет, чтоб не погрузиться в прежний сон души, а вам, не принеся вреда, послужит руководством в будущей, нормальной любви. Прощайте, ангел, улетайте скорее, как испуганная птичка улетает с ветки, где
села ошибкой, так же легко, бодро и весело, как она, с той ветки, на которую
сели невзначай!»
Обломову в самом деле стало почти весело. Он
сел с ногами на диван и даже спросил: нет ли чего позавтракать. Съел два яйца и закурил сигару. И сердце и голова у него
были наполнены; он жил. Он представлял себе, как Ольга получит письмо, как изумится, какое сделает лицо, когда прочтет. Что
будет потом?..
Он догнал жизнь, то
есть усвоил опять все, от чего отстал давно; знал, зачем французский посланник выехал из Рима, зачем англичане посылают корабли с войском на Восток; интересовался, когда проложат новую дорогу в Германии или Франции. Но насчет дороги через Обломовку в большое
село не помышлял, в палате доверенность не засвидетельствовал и Штольцу ответа на письма не послал.
Он молча поцеловал у ней руку и простился с ней до воскресенья. Она уныло проводила его глазами, потом
села за фортепьяно и вся погрузилась в звуки. Сердце у ней о чем-то плакало, плакали и звуки. Хотела
петь — не поется!
Она положила их на два стула, а Обломов вскочил и предложил ей самой третий, но она не
села; это
было не в ее привычках: она вечно на ногах, вечно в заботе и в движении.
— Да; ma tante уехала в Царское
Село; звала меня с собой. Мы
будем обедать почти одни: Марья Семеновна только придет; иначе бы я не могла принять тебя. Сегодня ты не можешь объясниться. Как это все скучно! Зато завтра… — прибавила она и улыбнулась. — А что, если б я сегодня уехала в Царское
Село? — спросила она шутливо.
И, накинув на шею косынку, вошла вслед за ним в гостиную и
села на кончике дивана. Шали уж не
было на ней, и она старалась прятать руки под косынку.
— Вот сегодня на могилке у него
был; как в эту сторону приду, так и туда,
сяду да и сижу; слезы так и текут…
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Право, я не знаю… мне так нужно
было идти. (
Села.)
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не
будете кушать, а вот как барин ваш
сядет за стол, так и вам того же кушанья отпустят.
Хлестаков. Возле вас стоять уже
есть счастие; впрочем, если вы так уже непременно хотите, я
сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас.
Голос Осипа. Вот с этой стороны! сюда! еще! хорошо. Славно
будет! (Бьет рукою по ковру.)Теперь
садитесь, ваше благородие!
Садятся два крестьянина, // Ногами упираются, // И жилятся, и тужатся, // Кряхтят — на скалке тянутся, // Суставчики трещат! // На скалке не понравилось: // «Давай теперь попробуем // Тянуться бородой!» // Когда порядком бороды // Друг дружке поубавили, // Вцепились за скулы! // Пыхтят, краснеют, корчатся, // Мычат, визжат, а тянутся! // «Да
будет вам, проклятые! // Не разольешь водой!»