Неточные совпадения
В комнате, даже слишком небольшой,
было человек семь, а с дамами человек десять. Дергачеву
было двадцать пять лет, и он
был женат. У жены
была сестра и еще родственница; они тоже жили у Дергачева. Комната
была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже
было чисто. На стене висел литографированный портрет, но очень дешевый, а в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел ко мне, пожал руку и попросил
садиться.
Я немного удивился, воротился и опять
сел. Крафт
сел напротив. Мы обменялись какими-то улыбками, все это я как теперь вижу. Очень помню, что мне
было как-то удивительно на него.
Я взял себе супу и, помню, съев его,
сел глядеть в окно; в комнате
было много народу, пахло пригорелым маслом, трактирными салфетками и табаком.
И она узнает — узнает и
сядет подле меня сама, покорная, робкая, ласковая, ища моего взгляда, радостная от моей улыбки…» Я нарочно вставляю эти ранние картинки, чтоб ярче выразить мысль; но картинки бледны и, может
быть, тривиальны.
Книг
было довольно, и не то что газет и журналов, а настоящих книг, — и он, очевидно, их читал и, вероятно,
садился читать или принимался писать с чрезвычайно важным и аккуратным видом.
Он еще не успел и
сесть, как мне вдруг померещилось, что это, должно
быть, отчим Васина, некий господин Стебельков, о котором я уже что-то слышал, но до того мельком, что никак бы не мог сказать, что именно: помнил только, что что-то нехорошее.
Но видел же он это франтовство, это фанфаронство, этого Матвея (я даже раз хотел довезти его на моих санях, но он не
сел, и даже несколько раз это
было, что он не хотел
садиться), ведь видел же, что у меня деньги сыплются, — и ни слова, ни слова, даже не полюбопытствовал!
Я видел, с каким мучением и с каким потерянным взглядом обернулся
было князь на миг к Стебелькову; но Стебельков вынес взгляд как ни в чем не бывало и, нисколько не думая стушевываться, развязно
сел на диван и начал рукой ерошить свои волосы, вероятно в знак независимости.
Я
сел. Признаюсь, мне
было любопытно. Мы уселись у края большого письменного стола, один против другого. Он хитро улыбнулся и поднял
было палец.
Я
сел как убитый. Так вот что оказывалось! И, главное, все
было так ясно, как дважды два, а я — я все еще упорно верил.
Я на прошлой неделе заговорила
было с князем — вым о Бисмарке, потому что очень интересовалась, а сама не умела решить, и вообразите, он
сел подле и начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все с какой-то иронией и с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью, с которою обыкновенно говорят «великие мужи» с нами, женщинами, если те сунутся «не в свое дело»…
Я
было бросился в ее комнаты, но лакей на дороге сказал мне, что Катерина Николаевна уже вышла и
садится в карету.
Мне
было все равно, потому что я решился, и, кроме того, все это меня поражало; я
сел молча в угол, как можно более в угол, и просидел, не смигнув и не пошевельнувшись, до конца объяснения…
— Болен, друг, ногами пуще; до порога еще донесли ноженьки, а как вот тут
сел, и распухли. Это у меня с прошлого самого четверга, как стали градусы (NB то
есть стал мороз). Мазал я их доселе мазью, видишь; третьего года мне Лихтен, доктор, Едмунд Карлыч, в Москве прописал, и помогала мазь, ух помогала; ну, а вот теперь помогать перестала. Да и грудь тоже заложило. А вот со вчерашнего и спина, ажно собаки
едят… По ночам-то и не сплю.
Он
сел, но на него нашел как бы столбняк. Казалось, известие о том, что Лиза мне ничего не передала, просто придавило его. Он быстро вдруг заговорил и замахал руками, но опять ужасно трудно
было понять.
— Скверно очень-с, — прошептал на этот раз уже с разозленным видом рябой. Между тем Ламберт возвратился почти совсем бледный и что-то, оживленно жестикулируя, начал шептать рябому. Тот между тем приказал лакею поскорей подавать кофе; он слушал брезгливо; ему, видимо, хотелось поскорее уйти. И однако, вся история
была простым лишь школьничеством. Тришатов с чашкою кофе перешел с своего места ко мне и
сел со мною рядом.
— Я несравненно выше тебя, по образованию, — сказал я. Но он уж слишком
был рад, что я
сел, и тотчас подлил мне еще вина.
О, опять повторю: да простят мне, что я привожу весь этот тогдашний хмельной бред до последней строчки. Конечно, это только эссенция тогдашних мыслей, но, мне кажется, я этими самыми словами и говорил. Я должен
был привести их, потому что я
сел писать, чтоб судить себя. А что же судить, как не это? Разве в жизни может
быть что-нибудь серьезнее? Вино же не оправдывало. In vino veritas. [Истина в вине (лат.).]
Я, разумеется, ожидал стоя, очень хорошо зная, что мне, как «такому же барину», неприлично и невозможно
сесть в передней, где
были лакеи.
Хотя старый князь, под предлогом здоровья, и
был тогда своевременно конфискован в Царское
Село, так что известие о его браке с Анной Андреевной не могло распространиться в свете и
было на время потушено, так сказать, в самом зародыше, но, однако же, слабый старичок, с которым все можно
было сделать, ни за что на свете не согласился бы отстать от своей идеи и изменить Анне Андреевне, сделавшей ему предложение.
— Да
сядьте же, милый Тришатов! я хоть и спешу, но я так рад вам… — вскричал
было я.
— Не
сяду, не
сяду; а то, что вы рады мне,
буду помнить. Э, Долгорукий, что других обманывать: я сознательно, своей волей согласился на всякую скверность и на такую низость, что стыдно и произнести у вас. Мы теперь у рябого… Прощайте. Я не стою, чтоб
сесть у вас.
— Нет, видите, Долгорукий, я перед всеми дерзок и начну теперь кутить. Мне скоро сошьют шубу еще лучше, и я
буду на рысаках ездить. Но я
буду знать про себя, что я все-таки у вас не
сел, потому что сам себя так осудил, потому что перед вами низок. Это все-таки мне
будет приятно припомнить, когда я
буду бесчестно кутить. Прощайте, ну, прощайте. И руки вам не даю; ведь Альфонсинка же не берет моей руки. И, пожалуйста, не догоняйте меня, да и ко мне не ходите; у нас контракт.
Анна Андреевна уже воротилась, и меня тотчас же допустили. Я вошел, сдерживая себя по возможности. Не
садясь, я прямо рассказал ей сейчас происшедшую сцену, то
есть именно о «двойнике». Никогда не забуду и не прощу ей того жадного, но безжалостно спокойного и самоуверенного любопытства, с которым она меня выслушала, тоже не
садясь.
Было, я думаю, около половины одиннадцатого, когда я, возбужденный и, сколько помню, как-то странно рассеянный, но с окончательным решением в сердце, добрел до своей квартиры. Я не торопился, я знал уже, как поступлю. И вдруг, едва только я вступил в наш коридор, как точас же понял, что стряслась новая беда и произошло необыкновенное усложнение дела: старый князь, только что привезенный из Царского
Села, находился в нашей квартире, а при нем
была Анна Андреевна!
Не могу выразить, как неприятно подействовала и на меня ее выходка. Я ничего не ответил и удовольствовался лишь холодным и важным поклоном; затем
сел за стол и даже нарочно заговорил о другом, о каких-то глупостях, начал смеяться и острить… Старик
был видимо мне благодарен и восторженно развеселился. Но его веселие, хотя и восторженное, видимо
было какое-то непрочное и моментально могло смениться совершенным упадком духа; это
было ясно с первого взгляда.
И дерзкий молодой человек осмелился даже обхватить меня одной рукой за плечо, что
было уже верхом фамильярности. Я отстранился, но, сконфузившись, предпочел скорее уйти, не сказав ни слова. Войдя к себе, я
сел на кровать в раздумье и в волнении. Интрига душила меня, но не мог же я так прямо огорошить и подкосить Анну Андреевну. Я вдруг почувствовал, что и она мне тоже дорога и что положение ее ужасно.
Я
сел и стал молча дожидаться, долго, около часу; должно
быть,
было уже около девяти часов, когда меня вдруг позвали.
— Ах, этот «двойник»! — ломала руки Татьяна Павловна. — Ну, нечего тут, — решилась она вдруг, — бери шапку, шубу и — вместе марш. Вези нас, матушка, прямо к ним. Ах, далеко! Марья, Марья, если Катерина Николаевна приедет, то скажи, что я сейчас
буду и чтоб
села и ждала меня, а если не захочет ждать, то запри дверь и не выпускай ее силой. Скажи, что я так велела! Сто рублей тебе, Марья, если сослужишь службу.