Плохо верили обломовцы и душевным тревогам;
не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечения страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от волканической работы внутреннего, душевного огня,
так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле.
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал,
так хозяйство, знаешь, уж
не такое большое, как прежде. А бывало,
так у ней все и кипит в руках! С утра до вечера
так и летает: и на рынок, и в Гостиный двор… Знаешь, я тебе скажу, —
плохо владея языком, заключил Обломов, — дай мне тысячи две-три,
так я бы тебя
не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвевна без повара чудес бы наделала — да!
Штольц
не отвечал ему. Он соображал: «Брат переехал, хозяйство пошло
плохо — и точно оно
так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним; он говорит о ней с жаром…»