Неточные совпадения
— Это новый флигель,
бабушка: его не было, —
сказал Борис.
— Ты ему о деле, а он шалит: пустота какая — мальчик! — говорила однажды
бабушка. — Прыгай да рисуй, а ужо спасибо
скажешь, как под старость будет уголок. Еще то имение-то, бог знает что будет, как опекун управится с ним! а это уж старое, прижилось в нем…
— Василиса, ты бы пошла за ним, —
сказала бабушка.
— Куда ты, милая? там страшно — у! —
сказала бабушка.
— Послушай, что я хотела тебя спросить, —
сказала однажды
бабушка, — зачем ты опять в школу поступил?
— Что ты, Борюшка, перекрестись! —
сказала бабушка, едва поняв, что он хочет
сказать. — Это ты хочешь учителем быть?
— Бесстыжая! — ворчала
бабушка, подъезжая к крыльцу предводителя. — Узнает Нил Андреич, что он
скажет? Будет тебе, вертушка!
— Куда,
бабушка? Пора домой, —
сказал Райский.
— Почтенные такие, —
сказала бабушка, — лет по восьмидесяти мужу и жене. И не слыхать их в городе: тихо у них, и мухи не летают. Сидят да шепчутся, да угождают друг другу. Вот пример всякому: прожили век, как будто проспали. Ни детей у них, ни родных! Дремлют да живут!
«Я… художником хочу быть…» — думал было он
сказать, да вспомнил, как приняли это опекун и
бабушка, и не
сказал.
— Гостит у попадьи за Волгой, —
сказала бабушка. — Такой грех: та нездорова сделалась и прислала за ней. Надо же в это время случиться! Сегодня же пошлю за ней лошадь…
— Вы оба с ума сошли, —
сказала бабушка, — разве этак здороваются?
— Я не хочу,
бабушка: вон он дразнит меня гусенком… Подсматривать не годится! —
сказала она строго.
— Ты, Борюшка, прости меня: а ты, кажется, полоумный! —
сказала бабушка.
— Что мне до этого за дело,
бабушка! — с нетерпением
сказал он.
— Отроду не видывала такого человека! —
сказала бабушка, сняв очки и поглядев на него. — Вот только Маркушка у нас бездомный такой…
— Вон кто,
бабушка! —
сказал Райский, смеясь.
— Бесстыдница! — укоряла она Марфеньку. — Где ты выучилась от чужих подарки принимать? Кажется,
бабушка не тому учила; век свой чужой копейкой не поживилась… А ты не успела и двух слов
сказать с ним и уж подарки принимаешь. Стыдно, стыдно! Верочка ни за что бы у меня не приняла: та — гордая!
— Не бери! — повелительно
сказала бабушка. —
Скажи: не хочу, не надо, мы не нищие, у нас у самих есть имение.
— Ну, вот и кончено! — громко и весело
сказал он, — милая сестра! Ты не гордая, не в
бабушку!
—
Бабушки нет, а есть Татьяна Марковна Бережкова. Позвать сюда Савелья! —
сказала она, отворив дверь в девичью.
— Вот помещик приехал! —
сказала бабушка, указывая на Райского, который наблюдал, как Савелий вошел, как медленно поклонился, медленно поднял глаза на
бабушку, потом, когда она указала на Райского, то на него, как медленно поворотился к нему и задумчиво поклонился.
— Вот — и слово дал! — беспокойно
сказала бабушка. Она колебалась. — Имение отдает! Странный, необыкновенный человек! — повторяла она, — совсем пропащий! Да как ты жил, что делал,
скажи на милость! Кто ты на сем свете есть? Все люди как люди. А ты — кто! Вон еще и бороду отпустил — сбрей, сбрей, не люблю!
— Ах, Борис, Борис, — опомнись! —
сказала почти набожно
бабушка. — Человек почтенный…
— Марфенька! Я тебя просвещу! — обратился он к ней. — Видите ли,
бабушка: этот домик, со всем, что здесь есть, как будто для Марфеньки выстроен, —
сказал Райский, — только детские надо надстроить. Люби, Марфенька, не бойся
бабушки. А вы,
бабушка, мешаете принять подарок!
— Это мы с
бабушкой на ярмарке купили, —
сказала она, приподняв еще немного юбку, чтоб он лучше мог разглядеть башмак. — А у Верочки лиловые, — прибавила она. — Она любит этот цвет. Что же вам к обеду: вы еще не
сказали?
Там, на родине, Райский, с помощью
бабушки и нескольких знакомых, устроили его на квартире, и только уладились все эти внешние обстоятельства, Леонтий принялся за свое дело, с усердием и терпением вола и осла вместе, и ушел опять в свою или лучше
сказать чужую, минувшую жизнь.
— Еще бы не помнить! — отвечал за него Леонтий. — Если ее забыл, так кашу не забывают… А Уленька правду говорит: ты очень возмужал, тебя узнать нельзя: с усами, с бородой! Ну, что
бабушка? Как, я думаю, обрадовалась! Не больше, впрочем, меня. Да радуйся же, Уля: что ты уставила на него глаза и ничего не
скажешь?
— Нет, я
бабушку люблю, как мать, —
сказал Райский, — от многого в жизни я отделался, а она все для меня авторитет. Умна, честна, справедлива, своеобычна: у ней какая-то сила есть. Она недюжинная женщина. Мне кое-что мелькнуло в ней…
— Что мне за дело? — с нетерпением
сказал Райский, отталкивая книги… — Ты точно
бабушка: та лезет с какими-то счетами, этот с книгами! Разве я за тем приехал, чтобы вы меня со света гнали?
— Где это вы пропадали, братец? Как на вас сердится
бабушка! —
сказала она, — просто не глядит.
— Вынь все из него и положи в моей комнате, —
сказал он, — а чемодан вынеси куда-нибудь на чердак. — Вам,
бабушка, и вам, милые сестры, я привез кое-какие безделицы на память… Надо бы принести их сюда…
— Не сердитесь,
бабушка, я в другой раз не буду… — смеясь,
сказал он.
— Смейся, смейся, Борис Павлович, а вот при гостях
скажу, что нехорошо поступил: не успел носа показать и пропал из дома. Это неуважение к
бабушке…
— И вы тоже! Ну, хорошо, — развеселясь,
сказала бабушка, — завтра, Марфенька, мы им велим потрохов наготовить, студеня, пирогов с морковью, не хочешь ли еще гуся…
— Прикажи, Марфенька, Петру… —
сказала бабушка.
— Опять за свое! Вели, Марфенька, шампанское в лед поставить… —
сказала бабушка.
— Молчите вы с своим моционом! — добродушно крикнула на него Татьяна Марковна. — Я ждала его две недели, от окна не отходила, сколько обедов пропадало! Сегодня наготовили, вдруг приехал и пропал! На что похоже? И что
скажут люди: обедал у чужих — лапшу да кашу: как будто
бабушке нечем накормить.
—
Бабушка! заключим договор, —
сказал Райский, — предоставим полную свободу друг другу и не будем взыскательны! Вы делайте, как хотите, и я буду делать, что и как вздумаю… Обед я ваш съем сегодня за ужином, вино выпью и ночь всю пробуду до утра, по крайней мере сегодня. А куда завтра денусь, где буду обедать и где ночую — не знаю!
— Что же это такое? Цыган, что ли, ты? — с удивлением
сказала бабушка.
— Нет, ты не огорчай
бабушку, не делай этого! — повелительно
сказала бабушка. — Где завидишь его, беги!
— В трактир! — с ужасом
сказала бабушка. И Тит Никоныч сделал движение.
— Странный, необыкновенный человек! —
сказала бабушка.
— Правда, правда, братец: непременно бы наготовила, —
сказала Марфенька, —
бабушка предобрая, только притворяется…
— Разговор больше практический, —
сказал он, — о каше, о гусе, потом ссорились с
бабушкой…
— Что она там тебе шептала? Не слушай ее! —
сказала бабушка, — она все еще о победах мечтает.
— Я! —
сказала бабушка, — я наказана недаром. Даром судьба не наказывает…
— И потом «красный нос, растрескавшиеся губы, одна нога в туфле, другая в калоше»! — договорил Райский, смеясь. — Ах,
бабушка, чего я не захочу, что принудит меня? или если
скажу себе, что непременно поступлю так, вооружусь волей…
— Отчего? вот еще новости! —
сказал Райский. — Марфенька! я непременно сделаю твой портрет, непременно напишу роман, непременно познакомлюсь с Маркушкой, непременно проживу лето с вами и непременно воспитаю вас всех трех,
бабушку, тебя и… Верочку.
— Какое рабство! —
сказал Райский. — И так всю жизнь прожить, растеряться в мелочах! Зачем же, для какой цели эти штуки,
бабушка, делает кто-то, по вашему мнению, с умыслом? Нет, я отчаиваюсь воспитать вас… Вы испорчены!