Неточные совпадения
— Не знаю, —
сказала она. — Она не велела учиться, а велела итти гулять с мисс Гуль к
бабушке.
Хотя мне в эту минуту больше хотелось спрятаться с головой под кресло
бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я встал,
сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку. Не успел я опомниться, как чья-то рука в белой перчатке очутилась в моей, и княжна с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько не подозревая того, что я решительно не знал, что делать с своими ногами.
— Да, это прекрасно, моя милая, —
сказала бабушка, свертывая мои стихи и укладывая их под коробочку, как будто не считая после этого княгиню достойною слышать такое произведение, — это очень хорошо, только
скажите мне, пожалуйста, каких после этого вы можете требовать деликатных чувств от ваших детей?
— А, ты здесь! —
сказала, поворачиваясь в своем кресле,
бабушка. — Иди же, мой дружок, иди.
— О чем? —
сказал он с нетерпением. — А! о перчатках, — прибавил он совершенно равнодушно, заметив мою руку, — и точно нет; надо спросить у
бабушки… что она
скажет? — и, нимало не задумавшись, побежал вниз.
Осторожно подойдя к креслу
бабушки и слегка дотрагиваясь до ее мантилии, я шепотом
сказал ей...
Когда молодой князь подошел к ней, она
сказала ему несколько слов, называя его вы, и взглянула на него с выражением такого пренебрежения, что, если бы я был на его месте, я растерялся бы совершенно; но Этьен был, как видно, мальчик не такого сложения: он не только не обратил никакого внимания на прием
бабушки, но даже и на всю ее особу, а раскланялся всему обществу, если не ловко, то совершенно развязно.
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных
бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и
сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил, встала ли
бабушка.
Бабушка, казалось, была очень рада видеть Сонечку: подозвала ее ближе к себе, поправила на голове ее одну буклю, которая спадывала на лоб, и, пристально всматриваясь в ее лицо,
сказала: «Quelle charmante enfant!». [Какой очаровательный ребенок! (фр.)] Сонечка улыбнулась, покраснела и сделалась так мила, что я тоже покраснел, глядя на нее.
— Я вам
скажу, как истинному другу, — прервала его
бабушка с грустным выражением, — мне кажется, что все это отговорки, для того только, чтобы ему жить здесь одному, шляться по клубам, по обедам и бог знает что делать; а она ничего не подозревает.
Несмотря на то, что княгиня поцеловала руку
бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что
бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови, слушая ее рассказ о том, почему князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить
бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и, отвечая по-русски на французскую речь княгини, она
сказала, особенно растягивая свои слова...
Я не мог наглядеться на князя: уважение, которое ему все оказывали, большие эполеты, особенная радость, которую изъявила
бабушка, увидев его, и то, что он один, по-видимому, не боялся ее, обращался с ней совершенно свободно и даже имел смелость называть ее ma cousine, внушили мне к нему уважение, равное, если не большее, тому, которое я чувствовал к
бабушке. Когда ему показали мои стихи, он подозвал меня к себе и
сказал...
Он уверил ее, что детей нужно везти в Москву, а ей одной, с глупой гувернанткой, оставаться в деревне, — она поверила;
скажи он ей, что детей нужно сечь, так же как сечет своих княгиня Варвара Ильинична, она и тут, кажется бы, согласилась, —
сказала бабушка, поворачиваясь в своем кресле с видом совершенного презрения.
Я решительно не помню, каким образом вошла мне в голову такая странная для ребенка мысль, но помню, что она мне очень нравилась и что на все вопросы об этом предмете я отвечал, что непременно поднесу
бабушке подарок, но никому не
скажу, в чем он будет состоять.
— Bonjour, chère cousine, [Здравствуйте, дорогая кузина (фр.).] —
сказал один из гостей, войдя в комнату и целуя руку
бабушки.
— Нет, не нужно, —
сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете
бабушке? Право, лучше было бы тоже головку. Прощайте, господа, —
сказал он, взял шляпу, билетик и вышел.
Большая девица, с которой я танцевал, делая фигуру, заметила меня и, предательски улыбнувшись, — должно быть, желая тем угодить
бабушке, — подвела ко мне Сонечку и одну из бесчисленных княжон. «Rose ou hortie?» [Роза или крапива? (фр.)] —
сказала она мне.
— Надеюсь, ты не будешь скучать у меня, мой дружок, —
сказала бабушка, приподняв ее личико за подбородок, — прошу же веселиться и танцевать как можно больше. Вот уж и есть одна дама и два кавалера, — прибавила она, обращаясь к г-же Валахиной и дотрагиваясь до меня рукою.
— Проси, —
сказала бабушка, усаживаясь глубже в кресло.
— Вы уже знаете, я думаю, что я нынче в ночь еду в Москву и беру вас с собою, —
сказал он. — Вы будете жить у
бабушки, a maman с девочками остается здесь. И вы это знайте, что одно для нее будет утешение — слышать, что вы учитесь хорошо и что вами довольны.
На Леню костюмов недостало; была только надета на голову красная вязанная из гаруса шапочка (или, лучше
сказать, колпак) покойного Семена Захарыча, а в шапку воткнут обломок белого страусового пера, принадлежавшего еще
бабушке Катерины Ивановны и сохранявшегося доселе в сундуке в виде фамильной редкости.
Борис. Отчего ж не
сказать? Знали
бабушку нашу, Анфису Михайловну?
— Хе-хе-хе, посмотрим!
Бабушка надвое
сказала.
— Коли раздавят, туда и дорога, — промолвил Базаров. — Только
бабушка еще надвое
сказала. Нас не так мало, как вы полагаете.
Бабушка улыбнулась и
сказала...
— Что же, —
сказала бабушка, — сон твой хорош, — особенно если ты захочешь понять его, как следует.
— Невесте идет принарядиться, —
сказала бабушка: — это памятный день в жизни каждой девушки, и это очень похвально, чтобы ее обрадовать, — от радости всякий человек бодрее выступает на новый путь жизни, а от первого шага много зависит. Ты сделал очень хорошо, что обрадовал бедную невесту.
— В таком разе идем, — и
бабушка послала девушку
сказать отцу Василию, что она придет к нему попозже, а пока мы отправились с нею на ярмарку.
— Прекрасно, —
сказала бабушка, — но, однако, ты все-таки хорошенько помни, что я тебе
сказала.
А между тем все ребятишки получили по свистульке, и самые бедные из них вдруг сделались так же счастливы, как и богатые, и засвистали во всю свою силу, а мы с
бабушкой пошли дальше, и она мне
сказала...
Бабушка подумала и
сказала...
— А это тебе
скажет бабушка. Ты спи, а завтра, как проснешься,
бабушка принесет тебе неразменный рубль и
скажет, как надо с ним обращаться.
— О, — говорю, —
бабушка, я вам очень благодарен, что вы мне это
сказали; но поверьте, я уж не так мал, чтобы не понять, что на свете полезно и что бесполезно.
Бабушка покачала головою и, улыбаясь,
сказала, что она сомневается; но я ее уверил, что знаю, как надо жить при богатом положении.
Но мать, не слушая отца, — как она часто делала, — кратко и сухо
сказала Климу, что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы не было у него; отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь, мать работала на фабрике спичек и умерла, когда Дронову было четыре года, после ее смерти
бабушка нанялась нянькой к брату Мите; вот и все.
Он хотел было дать ей книгу прочесть. Она, медленно шевеля губами, прочла про себя заглавие и возвратила книгу,
сказав, что когда придут Святки, так она возьмет ее у него и заставит Ваню прочесть вслух, тогда и
бабушка послушает, а теперь некогда.
— Смейся, смейся, Борис Павлович, а вот при гостях
скажу, что нехорошо поступил: не успел носа показать и пропал из дома. Это неуважение к
бабушке…
И сама пошла исполнить поручение
бабушки, потом воротилась,
сказав, что ничего не надо и что гость скоро собирается уйти.
— Врет, не верьте, хитрит. А лишь узнает, то возненавидит вас или будет читать мораль, еще
скажет, пожалуй,
бабушке…
—
Скажите,
бабушка: Марина одна такая у нас, или…
— Вижу, —
сказала она, — и от этого мне больнее становится за все то, что я сделала со всеми вами. Что было с
бабушкой!
— Вы оба с ума сошли, —
сказала бабушка, — разве этак здороваются?
— Прощайте,
бабушка, покойной ночи! —
сказала она.
—
Бабушка! ты не поняла меня, —
сказала она кротко, взяв ее за руки, — успокойся, я не жалуюсь тебе на него. Никогда не забывай, что я одна виновата — во всем… Он не знает, что произошло со мной, и оттого пишет. Ему надо только дать знать, объяснить, как я больна, упала духом, — а ты собираешься, кажется, воевать! Я не того хочу. Я хотела написать ему сама и не могла, — видеться недостает сил, если б я и хотела…
— Зачем это? он ничего не ест,
бабушка, —
сказал Райский.
Однако она
бабушке не
сказала ни слова, а рассказала только своей приятельнице, Наталье Ивановне, обязав ее тоже никому не говорить.
— Еще бы не помнить! — отвечал за него Леонтий. — Если ее забыл, так кашу не забывают… А Уленька правду говорит: ты очень возмужал, тебя узнать нельзя: с усами, с бородой! Ну, что
бабушка? Как, я думаю, обрадовалась! Не больше, впрочем, меня. Да радуйся же, Уля: что ты уставила на него глаза и ничего не
скажешь?
— Это бывает к росту, —
сказала бабушка, — кажется, тебе уж не кстати бы…
—
Бабушка! вы необыкновенная женщина! —
сказал Райский, глядя на нее с восторгом, как будто в первый только раз увидел ее.
— Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! — говорила она, беспокойно следя за ним глазами. — Я бог знает что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. — Смотрите же,
бабушке ни слова!
Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее… благословить меня заочно… Слышите?