Неточные совпадения
— Молчи, пожалуйста! — с суеверным
страхом остановил его Аянов, — еще накличешь что-нибудь! А у меня один геморрой чего-нибудь да стоит! Доктора только и знают, что вон отсюда шлют: далась им эта сидячая жизнь — все беды
в ней видят! Да воздух еще: чего лучше этого воздуха? — Он с удовольствием нюхнул воздух. — Я теперь выбрал подобрее эскулапа: тот хочет летом кислым молоком лечить меня: у меня ведь закрытый… ты знаешь? Так ты
от скуки ходишь к своей кузине?
Райский покраснел, даже вспотел немного
от страха, что не знает,
в чем дело, и молчал.
Вся Малиновка, слобода и дом Райских, и город были поражены ужасом.
В народе, как всегда
в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь
в белом, блуждает по лесу, взбирается иногда на обрыв, смотрит на жилые места и исчезает.
От суеверного
страха ту часть сада, которая шла с обрыва по горе и отделялась плетнем
от ельника и кустов шиповника, забросили.
«Пожалуй, чего доброго,
от него станется: вон он какой!» — думала она
в страхе.
«Это история, скандал, — думал он, — огласить позор товарища, нет, нет! — не так! Ах! счастливая мысль, — решил он вдруг, — дать Ульяне Андреевне урок наедине: бросить ей громы на голову, плеснуть на нее волной чистых, неведомых ей понятий и нравов! Она обманывает доброго, любящего мужа и прячется
от страха: сделаю, что она будет прятаться
от стыда. Да, пробудить стыд
в огрубелом сердце — это долг и заслуга — и
в отношении к ней, а более к Леонтью!»
— Да, это правда, бабушка, — чистосердечно сказал Райский, —
в этом вы правы. Вас связывает с ними не
страх, не цепи, не молот авторитета, а нежность голубиного гнезда… Они обожают вас — так… Но ведь все дело
в воспитании: зачем наматывать им старые понятия, воспитывать по-птичьи? Дайте им самим извлечь немного соку из жизни… Птицу запрут
в клетку, и когда она отвыкнет
от воли, после отворяй двери настежь — не летит вон! Я это и нашей кузине Беловодовой говорил: там одна неволя, здесь другая…
Этот атлет по росту и силе, по-видимому не ведающий никаких
страхов и опасностей здоровяк, робел перед красивой, слабой девочкой, жался
от ее взглядов
в угол, взвешивал свои слова при ней, очевидно сдерживал движения, караулил ее взгляд, не прочтет ли
в нем какого-нибудь желания, боялся, не сказать бы чего-нибудь неловко, не промахнуться, не показаться неуклюжим.
—
В экстазе! — со
страхом повторила Татьяна Марковна. — Зачем ты мне на ночь говоришь: я не усну. Это беда — экстаз
в девушке? Да не ты ли чего-нибудь нагородил ей?
От чего ей приходить
в экстаз? — Что же делать?
Соловей лил свои трели. Марфеньку обняло обаяние теплой ночи. Мгла, легкий шелест листьев и щелканье соловья наводили на нее дрожь. Она оцепенела
в молчании и по временам
от страха ловила руку Викентьева. А когда он сам брал ее за руку, она ее отдергивала.
— Ты колдунья, Вера. Да, сию минуту я упрекал тебя, что ты не оставила даже слова! — говорил он растерянный, и
от страха, и
от неожиданной радости, которая вдруг охватила его. — Да как же это ты!..
В доме все говорили, что ты уехала вчера…
— Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как на угольях, умирали сто раз
в одну минуту
от страха,
от нетерпения… когда счастье просится
в руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
Она вздохнула будто свободнее — будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает,
в лице этого человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее
в своей тени и каменными своими боками оградить — не
от бед
страха, не
от физических опасностей, а
от первых, горячих натисков отчаяния,
от дымящейся еще язвы страсти,
от горького разочарования.
Вере подозрительна стала личность самого проповедника — и она пятилась
от него; даже послушавши,
в начале знакомства, раза два его дерзких речей, указала на него Татьяне Марковне, и людям поручено было присматривать за садом. Волохов зашел со стороны обрыва,
от которого удалял людей суеверный
страх могилы самоубийцы. Он замечал недоверие Веры к себе и поставил себе задачей преодолеть его — и успел.
Вера успокоилась с этой стороны и мысленно перенеслась с Тушиным
в беседку, думая с тоской и замиранием сердца
от страха о том: «Не вышло бы чего-нибудь! Если б этим кончилось! Что там теперь делается!»
Неточные совпадения
Вронский был
в эту зиму произведен
в полковники, вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и
в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им
в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся
в темноте, дрожа
от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Она вспоминала не одну себя, но всех женщин, близких и знакомых ей; она вспомнила о них
в то единственное торжественное для них время, когда они, так же как Кити, стояли под венцом с любовью, надеждой и
страхом в сердце, отрекаясь
от прошедшего и вступая
в таинственное будущее.
Но когда его обнажили и мелькнули тоненькие-тоненькие ручки, ножки, шафранные, тоже с пальчиками, и даже с большим пальцем, отличающимся
от других, и когда он увидал, как, точно мягкие пружинки, Лизавета Петровна прижимала эти таращившиеся ручки, заключая их
в полотняные одежды, на него нашла такая жалость к этому существу и такой
страх, что она повредит ему, что он удержал ее за руку.
«Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой
страх и раскаиваться
в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо
от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить
в нее!»
И он понял всё, что за обедом доказывал Песцов о свободе женщин, только, тем, что видел
в сердце Кити
страх девства униженья, и, любя ее, он почувствовал этот
страх и униженье и сразу отрекся
от своих доводов.